-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Андрей Гурьев. Как закалялся агитпроп: Система государственной идеологической обработки населения в первые годы НЭПа. Санкт-Петербург. 2010 г.

------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

 

Глава 2

 

Рабочий класс влечется, социализм вносится

 

 

Единственное средство избавить человека

от преступлений – это избавить его от свободы.

Евгений Замятин, «Мы»

 

 

                                                                                                1

 

         С самого начала в марксизме агитационно-пропагандистской работе придавалось важнейшее значение. В 1843 – 1844 гг. Карл Маркс и Фридрих Энгельс особо указывали на необходимость соединения рабочего движения с социалистической теорией, то есть внесения новой идеологии в сознание масс. Энгельс впоследствии писал: "На нас лежала обязанность научно обосновать наши взгляды, но не менее важно было убедить в правильности наших убеждений … пролетариат"[1]. То есть марксизм, как доктрина, стремящаяся к определенному, причем революционному, преобразованию общества, изначально была настроена на активную идеологическую обработку больших масс людей.

         Ленин, развивая взгляды своих предшественников, отмечал еще в 1901 г., что "систематическое ведение принципиально выдержанной и всесторонней пропаганды и агитации … составляет постоянную и главную задачу социал-демократии вообще и особенно насущную задачу настоящего момента"[2]. В начале 1900-ых годов он в подробностях разработал положение о том, что рабочий класс хоть стихийно и «влечется» к классовой борьбе и защите своих интересов, но научный, правильный социализм может только «вноситься» в рабочее движение и только марксистской революционной партией, цель которой – установление диктатуры пролетариата. «В классовую борьбу пролетариата, стихийно развивающуюся на почве капиталистических отношений, социализм вносится идеологами», - формулировал тезис Ленин, выделяя при этом слово «вносится».[3] «Всякое преклонение пред стихийностью рабочего движения, всякое умаление роли «сознательного элемента», роли социал-демократии означает тем самым ... усиление влияния буржуазной идеологии на рабочих»,[4] - данное одно из центральных положений ленинизма, обоснованное в классической для коммунистов книге «Что делать?», являлось базовым фундаментом и отправной точкой  для всей агитационно-пропагандистской работы большевиков.

         Это очень важный исходный момент всего ленинского учения, изначально показывающий его искусственность и совершенную ненужность по отношению к реальной жизни. Ленин утверждал: «Оторванное от социал-демократии рабочее движение... необходимо впадает в буржуазность»[5] и признавал, что и без марксистов рабочие, конечно, могут добиться улучшения своего экономического положения и политических свобод. Казалось бы – так чего ж еще нужно? Зачем поднимать народ на кровопролитные вооруженные восстания, подстрекая впадающих во вполне цивилизованную буржуазность трудящихся на воплощение неких фантастических общественных схем, выдуманных парой-тройкой интеллигентов-сказочников? Но развитие общества в рамках капитализма с его господством частной собственности Ленина не устраивало, ибо его целью было «навсегда спасти трудящихся от гнета помещиков и капиталистов».[6]

         Поэтому Лениным была поставлена задача «примкнуть к движению рабочих, внести в него свет, помочь рабочим в этой борьбе, которую они уже сами начали вести».[7] С позиций ленинизма, воля народа – это совсем не то, чего хотят конкретные живые люди, а то, что другие, исполненные истины, определяют для них как их интерес, благополучие и счастье. Осознание того, что коммунисты одни только знают, что нужно народу и, в частности, пролетариату, лежала в основе всей идеологической, агитационно-пропагандистской работы большевиков. Очень характерно, что несколько позже основатель фашизма Бенито Муссолини пришел независимо от Ленина к такому же выводу. В 1912 г. он писал: «Просто организованный рабочий становится мелким буржуа, который руководствуется непосредственным интересом. Всякий призыв к идеалам оставляет его глухим».[8]

         Известный исследователь российской истории и, в частности, большевизма, Ричард Пайпс писал по поводу этого ленинского феномена: «После того как Ленин пришел к выводу, что промышленный рабочий класс по природе своей нереволюционен и даже «буржуазен», а буржуазия «контрреволюционна», перед ним открылись две возможности. Первая состояла в том, чтобы вообще отказаться от идеи революции. Этого, однако, он сделать не хотел по причинам психологического порядка: революция для Ленина была не средством достижения цели, но самой целью. Вторая заключалась в том, чтобы провести революцию сверху, путем заговора и государственного переворота, без учета пожеланий масс. Ленин избрал вторую».[9]

         Ленинское положение о необходимости внесения в массы социалистического учения и руководства этими массами по его воплощению в жизнь на самом деле иллюстрирует принципиальную разницу между коммунизмом и либерализмом в подходах к развитию общества вообще. Если первый считает необходимым проводить эффективную социальную инженерию путем насильственных действий и организованного воплощения целевых планов, то либерализм полагает единственно продуктивным подход «спонтанного порядка». Крупнейший экономист и философ ХХ века, нобелевский лауреат Фридрих фон Хайек по этому поводу писал: «Тогда как «проектные» теории неизбежно ведут к заключению, что общественные процессы можно заставить служить людским целям, только если они поставлены под контроль индивидуального человеческого разума, и тем самым прямиком ведут к социализму, истинный индивидуализм, напротив, полагает, что если предоставить людям свободу, они зачастую достигнут большего, чем мог бы спроектировать или предвидеть индивидуальный человеческий ум». При этом Хайек подчеркивал, что главной заботой действительно мудрых и прозорливых  лидеров должен быть поиск таких общественных институтов, которые могли бы побуждать человека по его собственному выбору и на основании мотивов, направляющих его обычное поведение, вносить максимально возможный вклад в удовлетворение потребностей всех остальных.

         То есть конфликты различных интересов в обществе наиболее плодотворно преодолеваются не уничтожением конфликтующих сторон и самих причин их появления, (ибо тогда следовало бы просто совсем уничтожить и само человечество), а удовлетворением «потребности в правильно построенных институтах, когда правила и принципы по согласованию соперничающих интересов и нахождению компромиссов в том, что касается преимуществ, примиряли бы конфликтующие интересы и исключали бы возможность предоставления какой-либо одной группе такой власти, которая позволила бы ей всегда ставить свои взгляды и интересы выше всех остальных». Хайек подчеркивал, что правильные принципы общежития должны выступать как средство предотвращения разрушительных столкновений и служить таким порядком, при котором «дурные люди способны причинить наименьшее зло». А вот набор фиксированных целей вместо принципов способен лишь привести к новому рабству, к тоталитарному порядку, где править путем приказов и подавления свободы будут не лучшие, а неизбежно худшие. В этой связи Хайек приводил высказывание лорда Актона: «Едва только какая-то единственная вполне определенная цель провозглашается высшей целью государства, будь то классовые преимущества, безопасность или могущество страны, наибольшее счастье наибольшего числа людей или борьба за утверждение какой-либо спекулятивной идеи, государство тотчас и с неизбежностью становится абсолютным».

         Согласно хайековским принципам, государство должно составлять только небольшую часть гораздо более богатого организма, называемого обществом, обеспечивая лишь ту правовую рамку, в пределах которой свободное, а не «управляемое сознательно», сотрудничество людей имело бы максимальный простор. «Готовность обыкновенно подчиняться результатам общественного процесса, который никем не замышлялся и оснований которого может никто не понимать, также есть необходимое условие возможности обходиться без принуждения. ... Фундаментальная позиция истинного индивидуализма (то есть либерализма. - А.Г.) состоит в смирении перед процессами, благодаря которым человечество достигло вещей, которых никто не замышлял и не понимал и которые действительно превосходят своею мощью индивидуальный разум», - констатировал Хайек.

         Резюмировал же он свои взгляды в этой связи следующим образом: «Общество -- это нечто более великое, чем человек, только пока оно свободно. Покуда оно контролируется или управляется, оно ограничено мощью контролирующих его или управляющих им индивидуальных умов. Если современное мышление, в своей самонадеянности не относящееся с уважением ни к чему, что не контролируется сознательно индивидуальным разумом, не поймет со временем, где надо остановиться, мы можем, как предупреждал Эдмунд Бёрк, "быть совершенно уверены, что все вокруг нас будет постепенно приходить в упадок, пока наконец наши дела и интересы не сморщатся до размеров наших мозгов».[10]

         Таким образом если согласно Марксу и Ленину, нужно выдвигать цели (национальные идеи) и достигать их путем силового вмешательства в общественные процессы, то либеральная традиция видит смысл в создании таких правил общежития (институтов), которые бы давали людям возможность примирять свои различные интересы и в результате сотрудничать через соперничество и конкуренцию. Как показала история ХХ века, второй подход оказался весьма плодотворен в то время как первый изначально можно было сравнить с такой ситуацией, когда заболевшую голову предлагается отсечь вместо того, чтобы вывести на свежий воздух и предоставить естественным процессам выздоровления.      

 

 

                                                                          2

 

         В дореволюционный период агитационно-пропагандистская работа социал-демократов, в том числе и будущих большевиков, велась подпольно посредством выпуска нелегальной литературы, изучения марксизма в кружках, организации сходок, митингов, стачек и демонстраций. Старый большевик С.И.Мицкевич вспоминал о периоде 1890-ых годов: «Программа занятия в кружках была таковой. Сначала толковалось о первоначальном накоплении, об образовании капитала, далее беседа за беседой излагался I том «Капитала». ...Потом трактовалось о конечной цели рабочего движения, о социализме, и доказывалось, что первым этапом по пути к социализму должно быть завоевание политической свободы, которая может быть у нас совершена только рабочим классом».[11]

         Первой регулярно выходящей марксистской газетой в России стала подпольная «Искра», издававшаяся за границей с декабря 1900 г. по октябрь 1905 г. В период 1905 – 1907 гг. возможности для партийной работы сильно расширились и стала возможной уже легальная деятельность, в том числе избирательные компании в государственные органы власти. В предвоенные годы в период так называемой столыпинской реакции большевики опять оказались в подполье, но все-таки находили возможности использовать для своей агитации и пропаганды профессиональные союзы, клубы, кооперативы и т.д. Иногда им удавалось даже выпускать небольшие журналы, печататься в легальных газетах. С 5 мая 1912 г. (при самом деятельном участии агента царской охранки Романа Малиновского) начала выходить газета «Правда», и именно это событие стало потом с 1922 г. отмечаться как День советской печати. Одновременно опять продолжалась нелегальная кружковая пропагандистская работа.

         Первая мировая война и связанные с ней тяготы вновь создали питательную почву для революционной агитации и хотя в 1914-1916 гг. патриотические настроения и законы военного времени делали большевиков настоящими изгоями российского общества, но крайнее обострение социальных проблем в конце 1916 – начале 1917 гг. вело к росту популярности РСДРП (б). При Временном правительстве большевистская пропаганда и агитация взметнулись на небывалую высоту, много превосходя аналогичную деятельность всех других партий.         

         После завоевания большевиками власти роль их идейно-политической работы, по мнению Ленина, должна была не ослабевать, а наоборот, усиливаться. "Мы должны поставить на службу коммунистического просвещения сотни тысяч нужных людей", - указывал глава СНК, поясняя, что основная задача этих специалистов – «помочь воспитанию и образованию трудящихся масс, чтобы преодолеть старые привычки, старые навыки», «побороть все сопротивление капиталистов, не только военное и политическое, но и идейное, самое глубокое и самое мощное"[12].

         Очень важно отметить, что большевики сознательно шли по пути подчинения своей узко партийной идеологической пропаганде всей мощи государственного аппарата и это стало одним из важнейших признаков «партийного государства», «партократии», «идеократии» или «тоталитарного государства», как стали потом называть политические структуры такого типа. Принятая в марте 1919 г. на VIII съезде партии Программа РКП (б) официально определила как одну из центральных задач «развитие самой широкой пропаганды коммунистических идей и использование для этой цели аппарата и средств государственной власти».[13]

         При этом партия не просто заняла собой государственные органы власти, как это сделали, например, фашисты в Италии и нацисты в Германии, а полностью их подчинила, поставила под собой, сделав исключительно послушными, совершенно безвластными инструментами своей политики во всех сферах человеческой жизни. Властью при коммунистах была только партия. Если Пруссию Фридриха Второго называли армией, имеющей государство, то советская система была партией, обладавшей государством. Известный политолог Абдурахман Авторханов в этой связи метко пояснял: «Если бы мы хотели продемонстрировать разницу между ленинской партократией, демо­кратическим правлением и фашистской системой, то можно было бы сказать, что если для Лин­кольна «правительство народа существует через народ и для народа», если для Муссолини народ от государства существует «через государство и для государства», то для Ленина и правительство, и народ, и государство существуют через партию, от имени партии и для партии».[14]

         Обстановка Гражданской войны и военного коммунизма способствовали тому, что идеологическая работа большевиков в это время в основном заключалась в массовой ударной политической агитации. До систематической и глубокой пропаганды руки большевиков тогда практически не доходили и, как вспоминал заведующий агитпропотделом ЦК РКП (б) в 1922 – 1923 гг. Андрей Бубнов[15], «пропагандистские мероприятия того времени служили лишь одной цели – молниеносной подготовке необходимейшего кадра партийных агитаторов и пропагандистов для массового обслуживания военных фронтов и бесконечных ударных хозяйственных компаний («на топливо», «на транспорт», «против тифа», «против вши» и пр.)».[16]

         В то же время уже на VIII съезде РКП (б) в марте 1919 г. был принят целый ряд резолюций с постановкой задачи налаживания системной и регулярной пропагандистской работы среди самых широких слоев населения: «О партийной и советской печати», «О политической пропаганде и культурно-просветительной работе в деревне», «О работе среди женского пролетариата», «О работе среди молодежи». В том же году на VIII партконференции была выражена сильная обеспокоенность низким уровнем политических знаний членов выросшей за два года в 1,5 раза партии и поставлена задача повышения уровня их сознательности и политической грамоты.

         Началась «великая и ужасная» эра превращения обычных людей в идейных коммунистов. 

                                  

 

                                                                                                   3

 

         Важно подчеркнуть, что некая, пусть и очень ограниченная либерализация экономики, связанная с НЭПом, совершенно никакой демократизацией в политической жизни страны не сопровождалась. Большевики об этом не допускали даже мысли и никаких реформ в этом отношении совершенно не планировали. Ленин относился к любым проявлениям буржуазной демократии с нескрываемым отвращением. «Везде паршивое мещанство одинаково гнусно, а “демократическое мещанство”, занятое идейным труположством, сугубо гнусно»,[17] - таково было его кредо.
         Некоторые единичные выступления в партии по поводу целесообразности введения после окончания Гражданской войны демократических свобод были решительны осуждены. «Экономический корень неизбежных колебаний мелкого производителя мы этим (НЭПом. – А.Г.) подрежем, а с политическими колебаниями, полезными только Милюкову, мы будем бороться беспощадно»,[18] - указывал Ленин. В таком же духе высказывался в докладе на ХII партконференции (август 1922 г.) и Зиновьев: "Мы в области политической не можем об отступлении и думать, а будем организовываться в этой области для продолжения наступления".[19] Конференция приняла резолюцию «Об антисоветских партиях и течениях», объявлявшей «иллюзорными» надежды противников большевиков «на капитуляцию РКП и установление «демократической» коалиционной власти».[20]

         Как уже упоминалось, ни о какой смене Конституции 1918 года, провозглашавшей «беспощадное подавление эксплуататоров, установление социалистической организации общества и победы социализма во всех странах», не было и речи. По-прежнему избирательных прав были лишены лица, прибегающие к наемному труду и торговцы, священнослужители, все, живущие на «нетрудовой» доход, агенты бывшей полиции, члены царствовавшего дома. Выборы в Советы были невсеобщими, неравными, непрямыми и нетайными. При этом Советы всех уровней оставались лишь придатком партийных инстанций, воплощавшие их решения в жизнь. Никакого разделения властей на законодательную, исполнительную и судебную Ленин также не признавал.

         К основополагающему принципу любой демократии – многопартийной политической системе – большевики относились после выигранной Гражданской войны резко отрицательно. Курс был сразу же взят не то что на возрождение многопартийности, а, напротив, на окончательное насильственное уничтожение оставшихся еще в стране практически нелегальных партий – меньшевиков и эсеров. «Мы будем держать меньшевиков и эсеров, все равно, как открытых, так и перекрашенных в «беспартийных», в тюрьме»,[21] - писал Ленин в апреле 1921 г.

         В марте 1922 г. на ХI Съезде партии Зиновьев откровенно издевался над любыми ожиданиями демократизации советской системы: «Мы имеем «монополию легальности», мы отказали в политической свободе нашим противникам. Мы не даем легально существовать тем, кто претендует на соперничество с нами. Мы зажали рот меньшевикам и эсерам. ... Диктатура пролетариата, как говорил товарищ Ленин, есть очень жестокая вещь. Для того, чтобы обеспечить победу диктатуры пролетариата, нельзя обойтись без того, чтобы переломать хребет всем противникам этой диктатуры».[22]

         ХII партконференция в августе 1922 г. прямо поставила задачу «в сравнительно короткий срок окончательно ликвидировать партии эсеров и меньшевиков, как политические факторы». При этом в решении было записано: «Нельзя отказаться и от применения репрессий не только по отношению к эсерам и меньшевикам, но и по отношению к политиканствующим верхушкам мнимобеспартийной, буржуазно-демократической интеллигенции».[23]

         Никакого перехода к свободе слова и печати, обещанного большевиками и в Декрете о печати в 1917 г., и в Программе РКП (б) в 1919 г. совершенно не планировалось. Ленин указывал: «Свобода печати в РСФСР, окруженной буржуазными врагами всего мира, есть свобода политической организации буржуазии и ее вернейших слуг, меньшевиков и эсеров. Это факт неопровержимый. Буржуазия (во всем мире) еще сильнее нас и во много раз. Дать ей еще такое оружие, как свобода политической организации (свобода печати, ибо печать есть центр и основа политической организации) ...значит облегчить дело врагу, помогать классовому врагу. Мы самоубийством кончать не желаем и потому этого не сделаем».[24]

         Очень важно также отметить, что и внутрипартийная демократия, которая в большевистской партии в дореволюционные времена, хоть и всегда при очень сильном авторитарном давлении Ленина на соратников, но все-таки в некоторой мере существовала, в начале 1920-ых годов начала по инициативе того же Ленина решительно сворачиваться. Сильнейший, без преувеличения смертельный удар нанесли по ней ленинские резолюции Х съезда РКП (б) "О единстве партии"  и "О синдикалистском и анархистском уклоне в нашей партии". На первую из них нужно обратить особое внимание, потому что это был классический образец коммунистического тоталитаризма и одновременно политической демагогии. В ней в частности, говорилось: «Необходимо, чтобы все сознательные рабочие ясно осознали вред и недопустимость какой бы то ни было фракционности, которая неминуемо ведет на деле к ослаблению дружной работы и к усиленным повторным попыткам примазывающихся к правительственной партии врагов ее углублять разделение и использовать его в целях контрреволюции». Съезд поручал ЦК «провести полное уничтожение всякой фракционности». При этом в резолюции указывалось, что конструктивная критика по целому ряду партийных вопросов – «об очистке партии от непролетарских и ненадежных элементов, о борьбе с бюрократизмом, о развитии демократизма и самодеятельности рабочих и т.п.» - «должны быть рассматриваемы с величайшим вниманием и испытываемы на практической работе». Для этого съезд предписал выпускать «Дискуссионный листок» и особые сборники, но тут же предупредил: «Всякий, выступающий с критикой, должен учитывать положение партии среди окружающих ее врагов».[25]

         То есть в резолюции фактически отрицался такой основополагающий принцип демократических норм как гарантии меньшинства на право высказывания и пропаганды своей позиции. Ибо формальное разрешение критики при запрещении организационного оформления (фракционности) тех или иных идеологических течений, а также признание невозможности пребывания в РКП (б) лиц, позиция которых является, по мнению ЦК, небольшевистской, в условиях однопартийной системы и сосредоточения всей власти у небольшой группы руководителей неуклонно вело к монополизму верхушки партии и далее, ее вождя. Политбюро ЦК при новом порядке словно указывало всем членам партии: вы можете критиковать нас, то есть партию, сколько угодно, но как только мы признаем, что ваша линия теоретически и тактически неправильна, да еще и в условиях враждебного окружения ослабляет положение партии, вы будете вышвырнуты из рядов коммунистов и станете нашими врагами. Делегат Х Съезда партии Игнатов прямо указывал Ленину, что своими резолюциями он фактически "закрывает возможность обсуждения внутри партии каких бы то ни было вопросов" и "получается прекращение всякого обсуждения, прекращение всякой живой мысли внутри партии".[26]

         Впоследствии эти слова, как известно, полностью подтвердились. При этом в РКП (б) стало самым парадоксальным образом считаться, что введенный Лениным порядок – это и есть «внутрипартийная демократия». Уже в октябре 1923 г. Объединенный Пленум ЦК и ЦКК клеймил Троцкого и его сторонников, «одобряя полностью своевременно намеченный Политбюро курс на внутрипартийную демократию» и заявляя, что «нападение Троцкого, направленное на Политбюро, объективно приняло характер фракционного выступления, грозящего нанести удар единству партии и создающего кризис партии».[27] ХIII партконференция (январь 1924 г.), с одной стороны, продолжая декларировать линию на «рабочую демократию» и указывая, что только постоянная, живая идейная жизнь может сохранить партию такой, какой она сложилась до и во время революции, с постоянным критическим изучением своего прошлого, исправлением своих ошибок и коллективным обсуждением важнейших вопросов», с другой стороны прямо заявляла: «Партия не может быть рассматриваема как дискуссионный клуб для всех и всяческих направлений», постановив наряду с целым рядом явно декларативных мер по развитию демократических норм также «усилить партийно-воспитательную работу», «усилить информацию членов партии путем печати и объездов мест со стороны членов ЦК», «усилить отделы партийной жизни в периодической печати» и др.[28] Отныне все несогласные с партийной верхушкой будут попадать в категорию антипартийных элементов и практика единогласного одобрения официального курса начнет свое победное шествие.

         Это был очень важный момент в деятельности Коммунистической партии на всем ее протяжении. На любое обвинение в тоталитаризме, антидемократизме, зажиме критики и т.д. партийные идеологи всегда показывали огромное количество всяческих резолюций, где черным по белому указывалось: «Следить за строгим проведением выборности должностных лиц, считать недопустимым навязывание этих лиц вопреки воле организации», обязательно ставить все существенные вопросы партийной политики на обсуждение ячеек и партийной массы в целом», «расширять сеть партийных дискуссионных клубов», «выдвигать новых работников снизу», ввести в практику обязательную отчетность парторганов», «особенно важной задачей является борьба с бюрократическими извращениями», «необходимо обеспечить хозяйственникам в кругу их работы достаточную самостоятельность», «партийной и советской печати поставить в обязанность максимально чутко прислушиваться к требованиям и предложениям, идущим со стороны масс», «при выборах в Советы обращать внимание на выдвигание новых людей», «способствовать росту всевозможных добровольных, самодеятельных объединений» и т.д.[29] Однако все это оставалось всегда исключительно демагогическими декларациями, совершенно игнорируемыми на практике, потому что монополизация партией власти и всех без исключения государственных, хозяйственных культурных ресурсов позволяли партийной бюрократии проводить ту политику, которую она считала нужным. Всяческие же проявления несогласия с линией партийной верхушки объявлялись либо «мелкобуржуазным уклоном», либо просто «антисоветской» и «антипартийной» деятельностью и неизменно подавлялись идейно и физически.

         Уже на ХIII партконференции, как только речь зашла о действительной (а не декларативной) критике ЦК со стороны части виднейших большевиков (Троцкий, Преображенский, Радек, Серебряков, Смирнов и др.), было объявлено: «Оппозиция во всех своих оттенках обнаружила совершенно небольшевистские взгляды на значение партийной дисциплины. Выступления целого ряда представителей оппозиции представляют собой вопиющее нарушение партийной дисциплины и напоминают те времена, когда тов. Ленину приходилось бороться против «интеллигентского анархизма» в организационных вопросах и защищать основы пролетарской дисциплины в партии. Оппозиция явно нарушила постановление Х съезда РКП, запрещающее образование фракций внутри партии. Большевистский взгляд на партию, как на монолитное целое, оппозиция заменяет взглядом на партию, как на сумму всевозможных течений и фракций. ... Такой взгляд на партию не имеет ничего общего с ленинизмом. Фракционная работа оппозиции не могла не стать угрозой единству государственного аппарата. Фракционные выступления оппозиции оживили надежды всех врагов партии». В результате было решено, что «против этого мелкобуржуазного уклона необходима систематическая и энергичная борьба». «Партия политически уничтожит всякого, кто покусится на единство партийных рядов»,[30] - предупреждала резолюция ХIII партконференции.

         Таким образом, все заявления о рабочей демократии сразу же оказались совершенно непригодной для практики коммунистического строительства выдумкой, только вводящей самих рабочих в заблуждение. «Основной предпосылкой дальнейших успехов пролетарской революции является незыблемое единство РКП – руководящей партии пролетарской диктатуры. Единство партии является основным достоянием пролетарского авангарда. Единство РКП необходимо охранять, как зеницу ока»,[31] - словно заклинание повторялось в резолюциях этого последнего при жизни Ленина партийного форума. В этом заключалась и сила созданной им партии, и одновременно ее историческая обреченность, потому что такое понимание единства обрекало организацию вариться исключительно в собственной лжи до своего полного банкротства.

         Также следует сказать о том, что, несмотря на начало в стране в этот период работы по созданию и введению в действие новой законодательной базы, вся она основывалась на незыблемом принципе диктатуры пролетариата, то есть коммунистической партии. Ленин много раз пояснял, что под диктатурой пролетариата он имеет ввиду именно диктатуру своей партии и ничего более. В частности, он говорил: «Нельзя осуществлять диктатуру пролетариата через по­головно организованный пролетариат... Партия, так сказать, вбирает в себя авангард пролетариа­та, и этот авангард осуществляет диктатуру»[32] В другом месте Ленин уточнял: «Когда нас упрекают в диктатуре одной партии, мы говорим: "Да, дик­татура одной партии! Мы на ней стоим, и с этой почвы сойти не можем».[33] Такая позиция была зафиксирована и в официальных документах партии. Так, в основной резолюции ХII съезда (1923 г.) по отчету ЦК указывалось: «Диктатура рабочего класса не может быть обеспечена иначе, как в форме диктатуры его передового авангарда, то есть Компартии».[34] А передовица «Правды», посвященная данному съезду, предупреждала: «Съезд никому не позволит шутить с вопросом о диктатуре партии».[35] При этом под диктатурой РКП (б) понималось ее безраздельное руководство над всем и вся. В резолюции ХII съезда разъяснялось: «РКП руководит и должна руководить всей политической и культурной работой органов государственной власти, направляет и должна направлять деятельность всех хозяйственных органов республики. Задача партии не только в том, чтобы правильно распределять своих работников по отдельным отраслям государственной работы, но и в том, чтобы во всем существенном определять и проверять самый ход этой работы. ... партия не может ни на минуту забыть, что главная ответственность за работу хозяйственных и общегосударственных органов лежит на РКП, ибо она одна исторически призвана быть действительным проводником диктатуры рабочего класса. Еще ближе к хозяйству, еще больше внимания, руководства, сил хозорганам, - таков лозунг партии на ближайший период. ... В связи с необходимейшей смычкой с крестьянством стоит задача правильной политики в национальном вопросе. ... Задача создания дешевого и действительно нового, действительно социалистического [государственного] аппарата есть важнейшая задача ближайших лет».[36]

         В этом разъяснении фактически и заключается определение того, что есть тоталитарное коммунистическое государство: это полное господство компартии над обществом в политической, экономической, культурной и всех иных сферах. Однако все критические выступления в свой адрес о том, что партия узурпировала свою власть не только над обществом, но даже над государством, большевиками яростно преследовались. ХII съезд указывал: «Особенно опасными и губительными для исторической миссии нашей партии являются те уклоны, которые противопоставляют Советское государство рабочему классу и партию – Советскому государству. [Такое] противопоставление ... является ныне главнейшим агитационным орудием всех врагов нашей партии и принимает в их руках явно контрреволюционный характер. ... Поэтому ХII съезд особо подчеркивает необходимость и в дальнейшем строго придерживаться тактики ... обеспечивающей за партией фактическое руководство всем советским, и в частности хозяйственным аппаратом Советской республики».[37]

         При подготовке новых советских законов большевики не отказались от принципа «революционного правосознания», означавшего на практике произвол любого отморозка, прибившегося к властям и провозгласившего себя борцом за дело революции. Резолюция ХII партконференции прямо указывала: «Репрессии ... диктуются революционной целесообразностью».[38] В статье «Ежегодника советской юстиции» в 1922 г. разъяснялось: «Значит ли, что изданием писаных законов революционное правосознание как база решений приговоров сдается в архив? Отнюдь нет. Революцию в архив еще никто не сдал, и революционное правосознание должно проходить красной нитью в каждом приговоре или решении: оно лишь ограничено писаными нормами, но оно не упразднено».[39]

         Такой подход шел прежде всего от Ленина. Насколько иллюзорными были надежды на переход большевиков с НЭПом к демократизации и насколько драконовская закладывалась вождем большевизма диктатура на перспективу, практически не оставлявшая никакой возможности для нормализации жизни, хорошо иллюстрирует его директива наркому юстиции Курскому с копиями членам Политбюро и Президиуму ВЦИК. Она была написанная 20 февраля 1922 г. и посвящена задачам Наркомюста в условиях новой экономической политики.

         В этом документе Ленин констатировал, что наркомату юстиции в рамках НЭПа отводится «особенно боевая роль». В чем она заключается? Ставилась задача: «Усиление репрессии против политических врагов Соввласти и агентов буржуазии (в особенности меньшевиков и эсеров); проведение этой репрессии ревтрибуналами и нарсудами в наиболее быстром  и революционно-целесообразном порядке; обязательная постановка ряда образцовых (по быстроте и силе репрессии; по разъяснению народным массам, через суд и через печать, значения их) процессов в Москве, Питере, Харькове и нескольких других важнейших центрах; воздействие на нарсудей и членов ревтрибуна­лов через партию в смысле улучшения деятельности судов и усиления репрессии - все это должно вестись систематично, упорно, настойчиво, с обязательной отчетностью (самой краткой, в телеграфном стиле, но деловой и аккуратной, с обязательной статистикой того, как карает и как учится карать НКЮст».

         В части экономической политики Ленин, как уже ранее говорилось, также предостерегал от проявлений сколько-нибудь существенного либерализма. Он указывал: «Мы признали и бу­дем признавать лишь государственный капитализм, а государство, это -  мы, мы, соз­нательные рабочие, мы, коммунисты. Поэтому ни к черту не годными коммунистами надо признать тех коммунистов, кои не поняли своей задачи ограничить, обуздать, кон­тролировать, ловить на месте преступления, карать внушительно всякий капитализм, выходящий за рамки государственного капитализма, как мы понимаем понятие и за­дачи государства. Именно НКЮсту, именно нарсудам здесь выпадает на долю особенно боевая и осо­бенно ответственная задача».  

         Ленин возмущенно спрашивал Курского: «Где шум по поводу образцовых процессов против мерзавцев, злоупотребляющих новой экономической политикой? Этого шума нет, ибо этих процессов нет. НКЮст «забыл», что это его дело, — что не суметь подтянуть, встряхнуть, перетряхнуть нарсу­ды и научить их карать беспощадно, вплоть до расстрела, и быстро за злоупотребле­ния новой экономической политикой, это долг НКЮста. За это он отвечает. ... Воспитательное значение судов громадно. Где у нас забота об этом? Где учет реаль­ных результатов? Этого нет, а это азбука всей юридической работы».

         Наряду с этим Ленин потребовал каждого члена наркомата оценивать по послужному списку, согласно справки: «Скольких купцов за злоупотребление нэпо ты подвел под расстрел или под дру­гое, не игрушечное ... наказание? Не можешь ответить на этот вопрос? — значит ты шалопай, которого надо гнать из партии за «комболтовню» и за «комчванство». При этом Ленин предупреждал, что «наркомюст  бу­дет первым виновным, если эта репрессия не усилится».

         В части подготовки нового Уголовного кодекса и других законов Ленин предписывал: «Не перенимать (вернее, не дать себя надувать тупоумным и буржуазным старым юристам, кои перенимают) ста­рое, буржуазное понятие о гражданском праве, а создавать новое. ... Мы ничего «частного» не признаем, для нас все в области хо­зяйства есть публично-правовое, а не частное. ... Отсюда — расширить при­менение государственного вмешательства в «частноправовые» отношения; расширить право государства отменять «частные» договоры; применять не corpus juris romani[40] к «гражданским правоотношениям», а наше революционное правосознание; показывать систематически, упорно, настойчиво на ряде образцовых процессов, как это надо де­лать с умом и энергией; через партию шельмовать и выгонять тех членов ревтрибуна­лов и нарсудей, кои не учатся этому и не хотят понять этого».

          Ленин предупреждал: «Если НКЮст не докажет рядом образцовых процессов, что он умеет ловить ...и карать не позорно-глупым, «коммунисти­чески-тупоумным» штрафом в 100—200 миллионов, а  расстрелом, — тогда НКЮст ни к черту не годен, и я буду считать своим долгом тогда добиваться от Цека полной сме­ны ответственных работников НКЮста». Особенно Ленин настаивал на проведении судебных показательных процессов, предписывая Курскому: «Прошу Вас сообщить мне в кратчайший срок, чтобы я с полной точностью мог видеть, кто именно ... отвечает за проведение образцовых процессов (ка­ждый член коллегии должен показать себя на постановке и проведении нескольких об­разцовых процессов), и за деловой контроль за ревтрибуналами и нарсудами, и судеб­ными следователями и т. п. такой-то губернии или такого-то участка Москвы».

         При этом на данном письме указывалось: «Не размножать, только показывать под расписку, не дать разболтать, не проболтать перед врагами. ...Запретить под страхом партийной ответственности болтать об этом письме, ибо врагам показывать нашу стратегию глупо. Добиться того, чтобы несколько вполне согласных с духом этого письма коммунистов, работников суда и НКЮста, выступило на эти темы с рядом статей в прессе. ...Ни малейшего упоминания в печати о моем письме быть не должно. Пусть, кто хочет, выступает за своей подписью, не упоминая меня». [41]

         Через два дня после этого письма Ленин написал аналогичную директиву в Политбюро по поводу Гражданского кодекса РСФСР: «Обращаю внимание на то, что вчера в Совнаркоме совершенно изгадили, как мне со­общает тов. Горбунов, Гражданский кодекс. Именно те предостережения, которые я де­лал в письме Курскому, оказываются не принятыми во внимание. Предписать Прези­диуму ВЦИК рассмотреть это дело в духе моих указаний в письме Курскому. Ни в ка­ком случае не утверждать без вторичного внесения в Политбюро с моим предваритель­ным заключением». Также Ленин предписывал немедленно создать комиссию из трех юристов, за которых можно ручаться, что они правильно понимают дело и поручить им в короткий срок представить в Политбюро проект изменений и дополнений в Гражданский кодекс. Далее Ленин формулировал: «Главной задачей комиссии признать: пол­ностью обеспечить интересы пролетарского государства с точки зрения возможности контролировать все без изъятия частные предприятия и отме­нять все договоры и частные сделки, противоречащие как букве закона, так и интере­сам трудящейся рабочей и крестьянской массы. Не рабское подражание буржуазному гражданскому праву, а ряд ограничений его в духе наших законов, без стеснения хозяй­ственной или торговой работы».[42]

         В марте 1922 г. Ленин направил секретное письмо членам Политбюро, в котором указывал: «Если необходимо для осуществления известной политической цели пойти на ряд жестокостей, то надо осуществлять их самым энергичным образом и в самый кратчайший срок».[43]

         При этом нужно подчеркнуть, что данные указания были написаны Лениным под грифом «секретно». А вот что практически параллельно декларировалось в официальных партийных документах, например, в резолюции ХI партконференции: «Строгая ответственность органов и агентов власти и граждан за нарушение созданных Советской властью законов и защищаемого ею порядка должна идти рядом с усилением гарантии личности и имущества граждан. Новые формы отношений, созданные в процессе революции и на почве проводимой властью экономполитики, должны получить свое выражение в законе и защиту в судебном порядке. Для разрешения всякого рода конфликтов в области имущественных отношений должны быть установлены твердые гражданские нормы. Граждане и корпорации, вступившие в договорные отношения с государственными органами, должны получить уверенность, что их права будут охранены. Судебные учреждения Советской республики должны быть подняты на соответствующую высоту. Компетенция и круг деятельности ВЧК и ее органов должны быть соответственно сужены и сама она реорганизована».[44]

         Нельзя не видеть, что Ленин в своих секретных указаниях писал прямо противоположное тому, что он писал или санкционировал в публичных документах, закладывая при этом все для создания неправового тоталитарного государства. Все, что потом таким пышным цветом рассвело при Сталине, включая полное подчинение судебной системы партии и исполнительной власти, произвол государства по отношению к гражданам,  показательные судебные процессы с предрешенным исходом, принцип революционной целесообразности и т.д., - всему этому автором был именно Ленин. 

         С 1 июня 1922 г. в Советской России начал действовать Уголовный кодекс РСФСР, представлявший собой классический пример государственной системы, закреплявшей политические несвободы, то есть образец «антидемократии», «антицивилизации». В преамбуле говорилось, что Кодекс вводится «в целях ограждения рабоче-крестьянского государства и революционного правопорядка от его нарушителей и общественно опасных элементов и установления твердых основ революционного правосознания». Глава I была посвящена «государственным преступлениям», а в ней раздел 1 – «контрреволюционным преступлениям». При этом разъяснялось, что «контрреволюционным признается всякое действие, направленное на свержение завоеванной пролетарской революцией власти рабоче-крестьянских Советов и существующего на основании Конституции РСФСР Рабоче-Крестьянского Правительства, а также действия в направлении помощи той части международной буржуазии, которая не признает равноправия приходящей на смену капитализма коммунистической системы собственности и стремится к ее свержению путем интервенции или блокады, шпионажа, финансирования прессы и т.п. средствами».

         Наряду с этим статья 69 Уголовного кодекса прямо указывала: «Пропаганда и агитация, выражающаяся в призыве к свержению власти Советов путем насильственных или изменнических действий или путем активного или пассивного противодействия Рабоче-Крестьянскому Правительству, или массового невыполнения возлагаемых на граждан воинской или налоговых повинностей, карается - лишением свободы на срок не ниже трех лет со строгой изоляцией. За те же преступления, совершенные в военной обстановке или при народных волнениях, наказание повышается до высшей меры наказания». Ввиду того, что под «пассивное противодействие» можно было подвести что угодно, как и под «пропаганду и агитацию», эта статья означала узаконение в стране полного беспредела власти.

         Но этой нормы большевикам показалось мало и имелся еще ряд статей против гражданских свобод. Так, статья 70 констатировала: «Пропаганда и агитация в направлении помощи международной буржуазии, указанной в ст. 57-й, карается - изгнанием из пределов РСФСР или лишением свободы на срок не ниже трех лет». Следующая статья 71 предупреждала: «Самовольное возвращение в пределы РСФСР в случае применения наказания по пункту «а» ст. 32-й, карается - высшей мерой наказания».
         Но и этого было недостаточно. Статья 72 гласила: «Изготовление, хранение с целью распространения и распространение агитационной литературы контрреволюционного характера карается - лишением свободы на срок не ниже одного года».
         А если это были не агитки, а просто, скажем, сплетни? Тогда они вполне подпадали под статью 73, гласившую: «Измышление и распространение в контрреволюционных целях ложных слухов или непроверенных сведений, могущих вызвать общественную панику, возбудить недоверие к власти или дискредитировать ее, карается - лишением свободы на срок не ниже шести месяцев».

         И, наконец, была еще и статья 83, которая указывала: «Агитация и пропаганда всякого рода, заключающая призыв к совершению преступлений, предусмотренных статьями 75-81, а равно в возбуждении национальной вражды и розни, карается - лишением свободы на срок не ниже одного года со строгой изоляцией. Если же агитация и пропаганда имели место во время войны и были направлены к неисполнению гражданами возложенных на них воинских или связанных с военными действиями обязанностей и повинностей - то наказание может быть повышено вплоть до высшей меры наказания». К таким же наказаниям вел и «призыв к невыполнению или противодействию распоряжениям центральной или местной власти».

         28 сентября 1922 г. Политбюро приняло секретное постановление, которое давало ГПУ право внесудебных репрессий вплоть до расстрела, а также ссылки, высылки и заключения в концлагеря. Эта система правового произвола, или государственного терроризма, в течении нескольких лет была развита и вполне закрепилась в СССР. На ХVI съезде ВКП (б) в 1930 г. генеральный прокурор Н.В.Крыленко сформулировал ее суть следующим образом: «Наши законы – это формы, в которые партия облекает свою волю. ...Все основные лозунги нашей партии немедленно находили отображение в советских законах. Эти законы есть ничто иное, как указания партии».[45]

         Таким образом, Ленин впервые в истории права, как впоследствии писал, например, польский философ Лешек Колаковский, «заложил основы законодательства, присущего тоталитарной системе, отличающегося от законодательства деспотической системы».[46] По его мнению, характерная черта деспотизма – это суровость правовой системы, а тоталитаризма – ее фиктивность. Ведь в этот ленинский Уголовный кодекс были включены статьи, наказывающие за все, что только можно истолковать как антиреволюционная агитация, помощь буржуазии, призывы к противодействию советской власти, контрреволюционные измышления, слухи и т.д. Это означало, что власть может убивать или сажать в тюрьму вполне легитимно абсолютно всех, кого только захочет. Следовательно - закон просто не существует. Не случайно, в 20-ые – 50-ые годы типичной статье, по которой сидели репрессированные, была так называемая «аса» - антисоветская агитация. Это была ленинская статья.

         Исследователь юридических аспектов ленинизма д.ю.н. Эльхон Розин в этой связи констатировал: «Законы для Ленина, особенно в последний период его жизни, были пустым звуком. Он называл даже декреты Советской власти дерьмом. Его правовой нигилизм был просто удивителен для юриста. Закон и законность, несмотря на отдельные высказывания в их защиту, заменялись Лениным «целесообразностью» и «революционным правосознанием». Да и вообще вождь большевизма практически не рассматривал вопросы права. Для него важнее была социальная демагогия».[47]

         Также весьма метко охарактеризовал отношение к праву юриста по образованию Ленина один из крупнейших российских несоветских историков Сергей Пушкарев: "В сочинениях М.Е. Салтыкова-Щедрина есть "Устав", или руководство для администраторов, одна из статей которого гласит: "Ежели ты чувствуешь, что закон полагает тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под себя, и тогда все сие, сделавшись невидимым, много тебя в действиях облегчит". Ленин исполнил наставление щедринского "Устава" в самом буквальном смысле: он "снял со стола и положил под себя" все законы религиозные, моральные и юридические, и это, конечно, "много в его действиях облегчило".[48]

         Наряду с этим репрессии против всех инакомыслящих большевики считали необходимым дополнить и самой активной идеологической обработкой населения. ХI Съезд РКП (б) (март-апрель 1922 г.) записал в резолюции «О печати и пропаганде»: «Констатируя стремление буржуазии через посредство литературы и культработы повлиять на трудящиеся массы, съезд считает, что этим влияниям надо противопоставить энергичную политработу. Поэтому партия должна всемерно расширять и углублять свою агитационно-пропагандистскую работу». При этом напомним, что имелся ввиду прежде всего не именно узко партийный аспект, а вся мощь государственного аппарата, подчиненного партии.

         Плюс к этому не только соответствующие инстанции, а и каждый член партии должен был стать настоящим бойцом с любым проявлением некоммунистического мировоззрения. «Первенствующей обязанностью коммуниста» Ленин объявил «систематическую, наступательную борьбу с буржуазной идеологией, с философской реакцией, со всеми видами идеализма и мистики».[49] 

         Таким образом некоторые изменения в экономической сфере России начала 1920-ых годов не сопровождались никакими существенными мерами в области реформы политической системы страны. Она оставалась ярко выраженной диктатурой коммунистической партии и укреплялась как таковая.

 

                                                                                                    4

 

         В то же время НЭП вызвал в социально-экономической сфере такие перемены, которые не могли не отразиться и на идейно-политической деятельности большевиков, так как новая ситуация выдвинула перед агитационно-пропагандистскими органами РКП (б) ряд новых конкретных задач.

         Прежде всего нужно сказать о непонимании значительной части партии и населения сущности Новой экономической политики.     Философ, бывший меньшевик, затем советский служащий и с 1930-го года эмигрант Николай Валентинов (Вольский) в своих мемуарах писал: «Не могу здесь не вспомнить одну беседу с моим старым знакомым Ю.Стекловым, ставшим редактором «Известий ВЦИК». ... «Ленин, - сказал мне Стеклов, - произвел изумительный по смелости и решительности поворот политики. «Научитесь торговать!» - мне казалось, что я скорее губы себе обрежу, а такого лозунга не выкину. С принятием такой директивы нужно целые главы марксизма от нас отрезать. Давать руководящие принципы они нам уже не могут». По самому своему официальному положению Стеклов должен был в газете ВЦИКа защищать прокламируемую Лениным новую экономическую политику. Если он и делал это, то сопротивляясь».

         Также Валентинов делился впечатлениями от своих контактов со старым знакомым  А.Свидерским, который в 1921 занимал высокий пост в комиссариате продовольствия, а затем был заместителем народного комиссара земледелия. На партийной конференции в мае 1921 г. он выступал с одобренным Лениным докладом о продналоге. Валентинов писал: «Когда я указал ему, что у меня такое впечатление, что в партии не все охотно идут за Лениным, Свидерский стал объяснять, что, в сущности, дело обстоит много хуже, ибо мало кто с Лениным согласен. «Полностью согласны с ним, может быть, только Красин и Цюрупа, все другие или молчат, или упираются». На одном собрании... Ленин говорил: «Когда я вам в глаза смотрю, вы все как будто согласны со мной и говорите да, а отвернусь, вы говорите нет. Вы играете со мной в прятки. В таком случае позвольте и мне поиграть с вами в одну принятую в парламентах игру. Когда в парламентах главе правительства высказывают недоверие, он подает в отставку. Вы мне высказали недоверие во время заключения мира в Бресте, хотя теперь даже глупцы понимают, что моя политика была правильной. Теперь снова вы высказываете мне недоверие по вопросу о новой экономической политике. Я делаю из этого принятые в парламентах выводы и двум высшим инстанциям — ВЦИКу и Пленуму — вручаю свою отставку. Перестаю быть председателем Совнаркома, членом Политбюро и превращаюсь в простого публициста, пишущего в «Правде» и других советских изданиях». Валентинов возразил Свидерскому: «Ленин, конечно, шутил?». Тот ответил: «Ничего подобного. Он заявлял о том самым серьезным образом. Стучал кулаком по столу, кричал, что ему надоело дискутировать с людьми, которые никак не желают выйти ни из психологии подполья, ни из младенческого непонимания такого серьезного вопроса, что без нэпа неминуем разрыв с крестьянством. Угрозой отставки Ленин так всех напугал, что сразу сломил выражавшееся многими несогласие». Далее Валентинов констатировал: «Бешено идя против течения, [Ленин] властно, хлыстом заставил партию принять и политику концессий, и нэп, но глубокое, непокоренное сопротивление всему этому в партии, несомненно, осталось».[50]

         Работавший в 1921 г. секретарем Нижегородского губкома Анастас Микоян также свидетельствовал, что на местах «имелось много сомнений, недоуменных вопросов»[51]. Некоторые коммунисты восприняли НЭП как отход от планов строительства коммунизма и даже демонстративно выходили из партии. В Псковской организации по данной причине в первой половине 1922 г. из РКП (б) вышли 108 человек.[52] Среди широких слоев населения, в целом положительно отнесшихся к новой экономической политике, также имелось много неясных представлений о характере НЭПа. Ленин признавал на Х партконференции в мае 1921 г., что "на местах политика, определившаяся в связи с продналогом, остается в громадной степени неразъясненной, частью даже непонятой".[53] Все это ставило перед большевистскими агитационно-пропагандистскими органами задачу пропаганды, разъяснения, популяризации экономической политики советского правительства и соответственно агитации населения поддерживать эту политику. И в резолюции Х партконференции (май 1921 г.) «Об экономической политики» после перечисления директив по переходу к НЭПу прямо указывалось: «Конференция поручает ЦК и всем организациям партии провести систематический ряд мер по усилению агитации и пропаганды, а равно соответствующую передвижку партийных сил для полного уяснения и планомерного проведения всех вышеизложенных задач».[54] Наряду с этим перед РКП (б), разумеется, стояла задача разъяснения в нужном свете и всех других правительственных мероприятий во внутренней и внешней политике.

         Другая специфическая задача была связана с появлением в 1921-1922 гг. частных издательств и кинопроката, некоммунистической прессы, активизации деятельности различных общественных организаций интеллигенции и других центров распространения либеральной идеологии. С развитием рынка в экономике расширилась и социальная среда, тяготеющая к тем или иным формам общечеловеческого мировоззрения и враждебно относившаяся к большевизму. Поэтому главнейшей задачей агитационно-пропагандистских органов РКП (б) являлась массовая пропаганда марксистских политических знаний и одновременно борьба с проявлениями других идеологий, то есть с инакомыслием. Эта директива неуклонно проходила практически через все важнейшие партийные форумы начала 1920-ых годов. Х съезд РКП (б), едва приняв резолюцию о продналоге, сразу же постановил: «Съезд поручает всем агитпропагандистским органам партии и Главполитпросвету развить самую усиленную агитацию в связи с новой полосой революции и задачами борьбы с мелкобуржуазной контрреволюцией».[55] В марте 1922 г. ХI съезд РКП (б) в резолюции «О печати и пропаганде» указал: «На основе роста капиталистических отношений неизбежно усиление буржуазного влияния не только на мелкобуржуазные слои населения, но даже на наиболее отсталую часть пролетариата. Констатируя стремление буржуазии через посредство литературы и культработы повлиять на трудящиеся массы, съезд считает, что этим влияниям надо противопоставить энергичную политработу. Поэтому партия должна всемерно расширить и углубить свою агитационную и пропагандистскую работу».[56] Через полгода ХII партконференция предписывала: «Буржуазному влиянию необходимо противопоставить целую систему мер агитационно-пропагандистского порядка».[57]

         Глава агитпропа Андрей Бубнов также разъяснял: "Фронту возрождающейся буржуазной идеологии мы должны противопоставить могучий организованный натиск революционной идеологии коммунизма".[58] В рамках данной задачи особенно актуальной была идейно-политическая борьба большевиков с другими политическими партиями и течениями, в частности, действующими в эмиграции, работа которых несколько оживилась в связи с введением НЭПа и усилением надежд на скорое банкротство большевизма.

         Один из видных представителей большевистской партии Илларион Вардин писал с наступлением НЭПа: «Буржуазия может обрабатывать сырье, но ей никто не позволит обрабатывать мозги рабочих и крестьян. Никакие законы марксизма, никакие законы революции не обязывают нас вооружить буржуазию и ее агентов политически, раз мы сделали ей экономические уступки».[59]

         Далее нужно иметь ввиду то, что к моменту окончания Гражданской войны большевики создали уже новый государственный строй, где была национализирована промышленность и власти пытались управлять буквально всем и регламентировать все. Это требовало громадного количества партийных и советских работников, которые были бы хоть сколько-нибудь грамотны и мало-мальски идейно подкованы, то есть думали, что такая организация экономики – благо. Как уже отмечалось, былые представления Ленина о том, что управлять государством с легкостью может любой человек, не мучившийся над книжкой, при малейшем соприкосновении с действительностью разлетелись просто в пыль. Весь период 1918 – 1922 гг. он чуть ли не в каждом своем выступлении, посвященном хозяйственным вопросам, сетовал, что «русский человек – плохой работник по сравнению с передовыми нациями»,[60] «самая трудная задача …это задача трудовой дисциплины», «специалистов у нас нет, вот в чем гвоздь дела» и вообще, оказалось,  что «рабочие, увлеченные борьбой за социализм.... недостаточно просвещены. Они хотели бы дать нам лучший аппарат. Но они не знают, как это сделать. Они не могут этого сделать».[61] А поэтому большевикам, если они хотели удержаться у власти и строить страну по образу и подобию своему, необходимо было развернуть самую широкую работу по распространению, как тогда говорили, политической грамоты.

         Немаловажной особенностью нэповского периода являлось и распространение среди значительной части большевистской партии аморальных явлений. Огромное количество партийных и советских начальников почувствовали себя настоящими хозяевами в этой стране. Они победили и теперь могли, что называется – жить! В партийных документах, в прессе отмечалось усиление среди членов партии и в частности среди руководящих работников пьянства, взяточничества, стремления к личному обогащению, падение дисциплины и т.д.[62] Все это не могло не вызвать обеспокоенности со стороны наиболее идейной части РКП (б). Поэтому одна из основных задач партии в период НЭПа, по мнению дорожащего идеалами коммунизма Арона Сольца, заключалась в достижении того, чтобы "окружающая буржуазно-мещанская среда не разложила РКП (б) как революционную силу, как борющийся авангард пролетарской революции".[63] Комиссия агитационно-пропагандистского отдела ЦК РКП (б), работавшая в 1922 г., сделала вывод, что важным направлением в работе с идейно- и морально неустойчивыми коммунистами должно стать "всемерное углубление их политического и марксистского образования".[64] Октябрьский пленум ЦК 1923 г. записал решение о необходимости «усиления борьбы с излишествами и разлагающим влиянием нэпа на отдельные элементы партии».[65] А ХIII партконференция (январь 1924 г.) уже самым серьезным образом подчеркивала: «Объективные противоречия данной стадии переходного периода, вытекающие из одновременного существования самых различных хозяйственных форм, из наличности рыночных отношений, из необходимости для государственных учреждений применять капиталистические формы и методы практической работы .... сказываются в целом ряде отрицательных тенденций, борьба с которыми должна быть поставлена в порядок дня. К числу таких тенденций относятся ... опасность нэповского перерождения части работников, по роду своей деятельности наиболее близко соприкасающихся с буржуазной средой, наблюдающаяся бюрократизация партийных аппаратов и возникающая отсюда угроза отрыва партии от масс».[66]

         Также следует указать на целый ряд чисто агитационных задач, стоящих перед агитпропами, а именно: выборные компании в государственные и общественные организации, решения всяческих социальных и хозяйственных проблем, поддержка внешнеполитических акций, проведение революционных праздников, борьба с церковью, приобщение к культуре, внедрение гигиены и охраны труда, организация быта и т.д.

         Однако при всех этих конкретных задачах нужно иметь ввиду, что у большевиков имелась в идеологическом плане еще и самая общая, можно сказать святая и все подчиняющая себе сверхзадача. Она заключалась в том, чтобы из того во многом, по их мнению, никчемного "человеческого материала", который достался им от проклятого прошлого, сделать, воспитать, вырастить нового человека. Такого, который был бы способен не только понять и оценить великие большевистские устремления, но и непосредственно стать полноценным элементом будущего коммунистического общества - вполне сознательным и коммунистичным во всех отношениях. Большевики хотели сделать людей счастливыми, а для этого перевоспитать их, то есть научить правильно думать, работать, отдыхать, любить, ходить, питаться, одеваться и вообще – дышать и существовать. В одной из резолюций Х съезда прямо заявлялось: «Коммунизм строится из того человеческого материала, который оставлен нам в наследство капитализмом. ... Перерабатывание всех этих элементов ... приспособление их к делу строительства коммунистического общества является одной из важнейших задач».[67]

         В Программе РКП (б) также говорилось: «Задачей партии является в настоящий момент преимущественно идейная и воспитательная работа над тем, чтобы уничтожить до конца все следы прежнего неравенства или предубеждения, особенно среди отсталых слоев пролетариата и крестьянства». [68] Или: «Школа должна быть ... проводником идейного, организационного, воспитательного влияния пролетариата на полупролетарские и непролетарские слои трудящихся масс, в целях воспитания поколения, способного окончательно установить коммунизм».[69]

         Ленин неустанно говорил о том, что нужно создавать практически новый тип человека: «Надо перевоспитать массы, а перевоспитать их может только агитация и пропаганда».[70] Он был убежден: «Для работников просвещения и для коммунистической партии, как авангарда в борьбе, должно быть основной задачей – помочь воспитанию и образованию трудящихся масс, чтобы преодолеть старые привычки, старые навыки, оставшиеся нам в наследие от старого строя, навыки и привычки собственнические, которые насквозь пропитывают толщу масс. .... Трудящиеся массы, массы крестьян и рабочих, должны поборот старые навыки интеллигенции и перевоспитать себя для строительства коммунизма».[71] Или вот характерное высказывание: «Наша задача – побороть все сопротивление капиталистов, не только военное и политическое, но и идейное, самое глубокое и самое мощное. Задача наших работников просвещения – осуществить эту переделку массы».[72]

         Николай Бухарин, выступая с докладом о партстроительстве на VIII конференции РКП (б) в декабре 1919 г., подчеркивал: "Наша задача заключается не только в том, чтобы из работника делать сознательного коммуниста и хорошего агитатора и пропагандиста, а также и в том, чтобы сделать из него общественного работника, строящего социалистическое, или коммунистическое, общество. Эта задача является центральной нашей задачей".[73]

         В одной из резолюций ХII съезда РКП (б) (апрель 1923 г.) также, в частности, говорилось: «Партийные органы в центре и на местах должны повсюду ставить одну и ту же основную задачу: готовить из рабочего и крестьянина практического работника революции, вооруженного методами марксистского подхода к конкретным вопросам революционного строительства».[74]

         То есть в большевизме красной нитью через все его существо проходит идея необходимости перевоспитания людей и выработки у них совершенно новых, коммунистических качеств, принципиально отличающихся от свойственных буржуазно-демократическому обществу в смысле идейной сознательности, дисциплины, желания трудиться без стимулов, отрицания общечеловеческой морали и т.д. То, что впоследствии из этого получилось, философ Александр Зиновьев сформулировал так: «Индивид в коммунистическом обществе с рождения живет в сфере мощнейшей системы воздействия, которая успешно творит из него «нового человека», удовлетворяющего принципам этого общества. Здесь выпускаются в массовых масштабах превосходно сделанные существа, лишенные каких бы то ни было социально-нравственных устоев и готовые на любую мерзость, какая от них потребуется, смотря по обстоятельствам. ... Люди здесь по своему положению в коммунах воспринимают друг друга не как целостные автономные существа, содержащие в себе все ценности мира, а лишь как частичные функции целого. Здесь практически действует принцип: незаменимых людей нет. ... В коммунистическом обществе огромная масса людей профессионально или почти профессионально занимается тем, что низводит человека до уровня ничтожной ползучей твари».[75]

Как можно было создать нового человека – такого, который бы свято верил (или самозабвенно делал вид, что верит) в большевистские установки про грядущий рай на земле, был послушен воле руководителей коммунистической партии и готов отдать за новые идеалы свои собственность, семью, честь и самое жизнь? Это возможно было сделать только посредством тотальной идеологической обработки людей и превращения их из самостоятельно мыслящих свободных индивидуальностей, имеющих возможность получать весь спектр информации и делать выбор, в идеологически стерильную армию запрограммированных зомби. Такую систему большевикам и предстояло создать.