-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Андрей Гурьев. Как закалялся агитпроп: Система государственной идеологической обработки населения в первые годы НЭПа. Санкт-Петербург. 2010 г.

------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

 

 

Глава 14

 

Солнце наше! Дорогой светоч!

 

 

А наверху, на Кубе, возле Машины – неподвижная,

как из металла, фигура того, кого мы именуем Благодетелем.

Евгений Замятин, «Мы»

 

 

 

                                                                                          1

 

         Одной из самых органичных составляющих большевистской системы идеологической обработки населения являлся культ партии и ее вождя. Как весьма метко выразился историк Михаил Геллер, «коммунистическая система выделяет культ вождя, как змея яд. Авторитет вождя, воплощающего мудрость партии, знающей тайну истории и дорогу в рай, является неизбежным и необходимым элементом системы».[1] Ефим Гимпельсон формулировал тот же вывод менее образно, но столь же точно: «Традиционно свойственный марксистскому революционному движению вождизм стал одной из определяющих черт большевизма».[2] То есть здесь дело заключалось прежде всего в самой сущности большевистской идеологической доктрины и организационных основах партии ленинского типа, а также в психологии тянувшихся к ним людей.

         Валентинов по этому поводу писал: ««Большевизм себя обнаружил, сложился и рос как течение психологически расположенное к авторитарной форме партийной организации. Те, кто вступили в большевистскую партию, с самого начала подсознательно испытывали склонность быть "ведомыми, повиноваться крепкому руководству", меньше рассуждать, а больше действовать по указанию властного центра, вождя, почерпывающего директивы из "цельного" и признаваемого абсолютной истиной мировоззрения. Для них таким бесспорным вождём и идейным законодателем с 1903 года (может быть, даже с 1902 года - времени появления его "Что делать?") был Ленин. Большевистская партия жила только его идеями. .... [Это была] авторитарная по духу партия. ... Психологию большевистской публики Ленин превосходно знал, он обладал для этого особым чутьём. Он считал, что беспощадными ударами по черепу можно у настоящего большевика изгнать всякие ереси и уклоны и тем восстановить идейное единство его партии. Как нужно действовать по отношению к партийцам, делающим попытки не следовать за его идейными директивами, он поведал однажды Инессе Арманд, с которой был наиболее откровенен. Говоря о полемике с Ю. Пятаковым и Е. Бош, он писал к Арманд: "Тут дать "равенство" поросятам и глупцам - никогда! Не хотели учиться мирно и товарищески, так пеняйте на себя. ... Не хотите - так я вам набью морду и ошельмую вас, как дурачков, перед всем светом. Так и только так надо действовать."[3]

         Как известно, Ленин разошелся с российскими и зарубежными социал-демократами в очень значительной степени как раз по вопросу сути и организационных основ партийного строительства. Именно он разработал учение о боевой, революционной марксистской партии нового типа, принципиально отличающейся от реформистских партий II Интернационала. Ей были свойственны идейное единство, строгая централизация, жесткая дисциплина, военные методы жизнедеятельности. Замышляя создание такой партии и предлагая начать ее строительство с постановки партийной газеты, Ленин писал: «Эта сеть агентов будет остовом именно такой организации, которая нам нужна: достаточно крупной, чтобы охватить всю страну; достаточно широкой и разносторонней, чтобы провести строгое и детальное разделение труда; достаточно выдержанной, чтобы уметь при всяких обстоятельствах, при всяких "поворотах" и неожиданностях вести неуклонно свою работу; достаточно гибкой, чтобы уметь, с одной стороны, уклониться от сражения в открытом поле с подавляющим своею силою неприятелем, когда он собрал на одном пункте все силы, а с другой стороны, чтобы уметь пользоваться неповоротливостью этого неприятеля и нападать на него там и тогда, где всего менее ожидают нападения."[4]

         Согласно ленинским принципам, партия должна формироваться на основе узкого круга регулярных кадровых руководящих работников, то есть профессиональных революционеров, «посвящающих революции не одни только свободные вечера, а всю свою жизнь».[5] То есть это должна была быть монолитная, боевая, конспиративная организация, способная вести подрывную деятельность в любых условиях с целью насильственного свержения существующего правительства и радикального изменения общественного строя.

         Для Ленина партия – это отнюдь не дискуссионный клуб, не некое аморфное и как можно более широкое политическое движение или течение, не организация для малых добрых дел, а исключительно боевая единица, призванная любыми средствами побеждать врага, максимально используя при этом недовольные существующей действительностью слои населения, в первую очередь беднейший, оторванный от какой бы то ни было собственности пролетариат. «Мы должны помнить, что борьба с правительством за отдельные требования, отвоевание отдельных уступок, это - только мелкие стычки с неприятелем, это - небольшие схватки на форпостах, а решительная схватка еще впереди. Перед нами стоит во всей своей силе неприятельская крепость, из которой осыпают нас тучи ядер и пуль, уносящие лучших борцов. Мы должны взять эту крепость, и мы возьмем ее если все силы пробуждающегося пролетариата соединим со всеми силами русских революционеров в одну партию»,[6] - убеждал Ленин своих соратников.

         При этом очень важно подчеркнуть, что, как уже упоминалось ранее, партия ленинского типа должна была стать идейно-политическим авангардом рабочего класса, который, по канонам большевизма, не может сам придти к социалистическому сознанию, а лишь стихийно влечется к улучшению своего положения в рамках капиталистического строя. Ленин указывал, что воспевать стихийный процесс рабочего движения и отрицать необходимость руководящей роли партии в политической борьбе, к чему склонялись его противники «экономисты», - значит проповедовать "хвостизм", допускать превращение партии в пассивную силу движения, вести дело на уничтожение партии, то есть оставить рабочий класс без партии, безоружным. На основе этих идей Ленин вывел свою знаменитую формулу: "Без революционной теории не может быть и революционного движения... Роль передового борца может выполнить только партия, руководимая передовой теорией."[7]

         Таким образом, по Ленину, у рабочего класса может быть только один правильный авангард в движении к коммунизму – коммунистическая партия. Все другие – от лукавого. Но ведь тогда и в самой партии не может не быть авангарда, который находится на самой вершине выработки революционной теории, лучше других членов партии к этому подготовлен, профессиональнее других революционеров. Это центральный комитет. Со временем он также становится слишком широк для четкого руководства и выделяет из себя опять-таки наиболее правильный авангард, например, политбюро. Но в этом узком центре при строгой централизации боевого типа также не может не быть самого главного центра – теперь уже единоличного лидера, который в то же время является и самым высшим знатоком социалистической теории, то есть обладателем истины.

         Если большевики утверждали, что гегемония пролетариата невозможна без гегемонии коммунистической партии, то соответственно и гегемония коммунистической партии невозможна без гегемонии в ней особой гвардии и вождя. Сам Ленин с этим вполне соглашался. Еще в 1900 г. в первом номере газеты «Искра» он утверждал: «Ни один класс в истории не достигал господства, если он не выдвигал своих политических вождей, своих передовых представителей, способных организовать движение и руководить им».[8] Позднее, когда немецкие левые коммунисты начали критиковать свое офи­циальное партийное руководство за то, что оно вместо «диктатуры масс» хочет установить «диктатуру вождей», Ленин уделил этому вопросу большое внимание в одной из важнейших своих книг "Детская болезнь левизны в коммунизме," где V главу так и назвал: "Вожди - партия – класс –масса." Он разъяснял: "Всем известно, что массы де­лятся на классы …что классами руководят обычно и в большинстве случаев… политические партии ….что политические партии в виде общего правила управляются более или менее устойчивыми группами наиболее авторитетных, влиятельных, опытных, выбираемых на самые ответственные должности лиц, называемых вождями. Все это азбука. Все это просто и ясно."[9] Далее Ленин с возмущением писал о «нападках на вождей» и указывал: «Договорить­ся... до противоположения вообще диктатуры масс диктатуре вождей есть смехотворная нелепость и глупость».[10] 

         Таким образом, в отличие от не разделявших ленинское учение о партии западных социал-демократий, большевики были буквально обречены на то, что, едва встав у власти, они неизбежно будут все больше оформлять особое положение своей партии по отношению к беспартийному населению, особое положение центральных органов власти по отношению к остальной партийной массе и особое положение вождя по отношению к другим руководителям. Культ партии и вождя не то что неизбежно вытекал из самой сущности большевизма, а без преувеличения и являлся этой самой сущностью, ибо коммунисты составляли партию, претендующую исключительно на монополию в обществе. У партий демократического, парламентского типа никаких культов не возникает прежде всего потому, что они не считают себя единственным авангардом общества на пути к некоей объявленной социально-политической цели. То есть там нет самого основания для подобной пирамиды. 

         Очень характерно, что уже в период разделения РСДРП на большевиков и меньшевиков перспектива вырождения ленинцев в диктатуру вождя была абсолютно предсказуема. Не входивший еще тогда в большевистскую фракцию Троцкий писал, что «Ленин скорее якобинец, чем марксист», и предрекал: «Подобные методы приводят, как мы еще увидим, к тому, что партийная организация „замещает“ собой партию, ЦК замещает партийную организацию и, наконец, „диктатор“ замещает собою ЦК».[11] В точности так и произошло, причем сам Троцкий не преминул претендовать как раз на то, чтобы после ухода Ленина «замещать собой ЦК», однако проиграл борьбу более сильному диктатору.

 

                                                                   

                                                                                                        2

 

         После захвата большевиками власти и начала Гражданской войны партия должна была стать еще более военнообразной. При этом победы над вооруженными противниками и мирным населением очень сильно вскружили головы вчерашним изгоям, подпольщикам, маргиналам и уголовникам. Даже еще не закончив междоусобную бойню, большевики вполне уверовали в свои величие, героизм, гениальность и избранность их историей. Вот как, например, отразилась эта мания величия в упоминаемой уже книге Н.Бухарина и Е.Преображенского «Азбука коммунизма». Посвящая данный труд своей партии, авторы написали в октябре 1919 г. следующий панегирик: «Крепкой как сталь, воплотившей в себе все величие и мощь пролетарского класса, его героизм, ясность его классового разума, смертельную ненависть к капиталу и могучий порыв к созданию нового общества – славной Коммунистической партии посвящаем мы эту книгу. Посвящаем ее партии, которая командует миллионной армией и лежит в окопах, управляет государством, огромной страной и грузит дрова на своих субботниках, подготовляя воскресный день человечества. Мы посвящаем ее старой партийной гвардии, закаленной в боях и победах и молодым побегам партии, которым суждено доделать наше дело до конца, борцам и мученикам партии, погибшим на многочисленных фронтах, замученных в тюрьмах, умершим от пыток, повешенным и расстрелянным нашими врагами за дело партии, посвящаем мы эту книгу».[12]

         Далее мания величия большевиков нарастала не по дням, а по часам. ХI партконференция (декабрь 1921 г.) предписала заполнить партийный день «докладами и беседами на тему о текущих задачах партии, а равно о ее истории, победах, поражениях, героях и мучениках с тем, чтобы в этот день каждый член партии чувствовал себя борцом за великую идею и членом великой партии».[13]

         А вот как характеризовал РКП (б) на ХI съезде в марте 1922 г. Зиновьев: «Наша партия – не просто одна из партий. Наша партия является в данный момент – это мы можем сказать без всякого преувеличения – важнейшим инструментом исторического прогресса не только у нас, в нашей стране, но и во всемирном масштабе. Наша партия есть основа Коммунистического интернационала. Наша партия есть партия, руководящая государством. Наша партия является прообразом для целого ряда других партий. ... Состояние нашей организации является сейчас вопросом не внутрипартийным, а вопросом государственным и даже без всякого преувеличения, можно сказать, мировым». И закончил свою речь Зиновьев совсем трогательно (если бы это не было с учетом последующего опыта столь зловеще): «Наша партия есть наша общая мать. Мы будем ее беречь как зеницу ока. ... Для нас нет ничего дороже, чем наша партия».[14]

         В первых же книгах по истории РКП (б), написанных самими большевиками в это время, путь партии был изображен как цепь героических подвигов титанов, разящих своих всегда и во всем неправых и просто мерзких, отвратительных врагов. Но что самое характерное, у большевиков тут же началась борьба за то, кто правильнее описывает историю партии, а значит и единственно верно. Никакого плюрализма не могло быть, естественно, и в этом вопросе. Механизм бюрократического централизма действовал безотказно и восхвалять партию следовало исключительно единообразно и единственно истинно. Заведующий агитпропотделом ЦК РКП (б), большевик с 1903 г. А.С.Бубнов серьезно предупреждал ректора Коммунистического университета, большевика с 1898 г. В.И.Невского, что его история партии - неправильная. Будучи также автором одной из историй РКП (б), он поучал конкурента: «В такой книге должен быть не только материал, не только описание, но и систематизация фактов, анализ, теория, обобщение, устанавливающие основную линию развития партии, ее периоды, этапы, вехи». С точки зрения Бубнова, допущенные Невским недоговоренность, неясность, путаница в этом отношении говорили о том, что такая история партии неверна.[15] 

         Бубнов констатировал: «Тов. Невский не только не дал единого понимания всей истории РКП (б), не только не сумел по существу использовать исторические указания Ленина, но и скатился к явно путанному подходу к вопросу о делении истории партии на периоды, которое он сам признал нужным. ... Ахиллесова пята книги Невского – это неумение его, как историка, от фактов идти к обобщениям, всю массу исторического материала охватывать единой схемой, осмысливающей данный исторический процесс, как единое неразрывное целое»».[16] То есть Бубнов обвинял Невского в самом смертном партийном грехе – в том, что тот сам что-то такое придумал и не использовал указания единственно истинной в партии инстанции – Ленина, не применил некую ленинскую большевистскую единую схему. Далее старательно цитируя Ленина, Бубнов доказывал неправоту Невского. Приводить какие-то другие доказательства и аргументы ему уже просто не приходило в голову.

         В заключении Бубнов исключительно по-большевистски восклицал: «Когда же будет написана настоящая история нашей партии? Когда налицо будет не только тщательно собранный и проверенный исторический материал, но и будут разработаны вопросы методологии, связанные с историей ВКП (б)? И давно пора Истпарту ... в качестве очередной задачи поставить перед собой разработку методологии. Этим же необходимо заняться и институту Ленина. Тогда партия будет иметь книгу, излагающую и объясняющую ее единственную в мире, замечательнейшую историю».[17] Как известно, через некоторое время такая книга действительно появилась и называлась «История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Краткий курс». Вот только ни самому Бубнову, ни его оппоненту Невскому не привелось этому в достаточной мере порадоваться. Оба они были расстреляны и никем иным, как автором этой замечательнейшей книги.

         Но в начале 1920-ых годов процесс кристаллизации «настоящей истории партии» еще только набирал силу и, в частности, одна из статей газеты «Правда» так и называлась – «Как не нужно писать историю Октября». Редколлегия главного, то есть истинного, печатного органа партии объявляла, что вышедшая в 1924 г. книга Троцкого «1917» неправильная. Газета, в частности, писала: «Это выступление против линии, взятой как партией, так и Коминтерном, причем она вовсе не носит характера теоретического анализа, а больше похоже на политическую платформу, на базе которой можно будет вести подкоп против точных, принятых соответствующими съездами решений. ... Партия не может допустить, чтобы без возражений осталась пропаганда, направленная против решений, которые партия с такой дружностью и таким единодушием принимала». То есть здесь также проявлялась сущность культа партии – там не могло быть двух мнений или двух лидеров.

         И «Правда», опять обильно и скрупулезно цитируя правильного лидера – Ленина – разъясняла: «Книга тов. Троцкого ... претендует на роль спутника в деле изучения [Октября]. И тут мы должны решительно сказать: этой роли она выполнить не может. Она лишь собьет с толку тех товарищей, которые за внешней строгостью изложения проглядят полное смещение пропорций, искажение действительной партийной истории. ... Тов. Троцкий может быть вполне уверен, что партия сумеет вовремя оценить эту тихую сапу. Партия хочет работы, а не новых дискуссий. Партия хочет подлинного большевистского единства».[18]

         То есть никаких дискуссий. Правильная партия всегда права, ее правильный лидер всегда прав. А двух правильных партий или лидеров нет и быть не может – такова сущность большевизма.

         Культ партии проявлялся прежде всего в том, что на каждом съезде, собрании, митинге, в каждой газетной заметке, в каждом выступлении лидеров все, что сколько-нибудь можно было охарактеризовать с положительной стороны, тут же приписывалось заботе партии о народе и ее героизму. И наоборот, все отрицательное объявлялось происками старого мира, с которым партия ведет борьбу не на жизнь, а на смерть. 

         Также характерен для самовозвеличивания большевиков был и печально знаменитый процесс переименований ими в свою честь населенных пунктов, улиц и предприятий. Ещё при жизни Ленина его именем были названы два города: в 1919 году - Ленинск, вблизи Царицына, и в 1922 году - Ульяновка, недалеко от Петрограда. Также в 1922 г. его имя было присвоено Невскому механическому заводу, а завод «Струк и Эквиль» стал называться «Ильич». Не были забыты и другие деятели: завод «Новый Лесснер» стал им. Карла Маркса, г. Гатчина превратилась в Троцк, в Петроградской губернии появились Ленинская и Луначарская волости, Обуховский завод переименовали в «Большевик». Дальше – больше. 

         Особенно пышным цветом расцвел культ большевистской партии в связи с празднованием 25-летия в марте 1923 г. По этому знаменательному поводу была проведена большая агитационно-пропагандистская компания, в ходе которой большевики совершенно уже не скупились на превознесения самих себя и своей РКП (б). Было опубликовано большое количество статей, брошюр и книг. Например, член Политбюро, глава Петросовета и Коминтерна Зиновьев в одной из своих лекций говорил: «РКП – не просто одна из партий. История пожелала, чтобы она стала могучим орудием человеческого прогресса и важнейшим инструментом мировой революции. Ее значение велико и беспримерно не только в истории России, но и всего мира. И недаром ход развития РКП изучают ныне лучшие умы международного рабочего движения».[19]

         Но партия нуждалась уже не только самооценках своих вождей, а в неком официальном партийном документе, где все было бы сказано истинно раз и навсегда. И такой документ появился – Обращение ЦК РКП (б) «Трудящимся Союза Социалистических Советских Республик. К 25-летию РКП (б)».

         Это был настоящий беззастенчивый панегирик «самой могущественной пролетарской партии мира, управляющей могущественным пролетарским государством». В нем партия изображалась всегда впереди, в борьбе, в победах, как мудрый вождь, душа и главная сила рабочего класса и международного коммунистического движения. «Единственно правильной дорогой была та дорога, по которой шла передовая часть русских рабочих, сорганизованная в Российскую коммунистическую партию. ... Нет задачи выше и нет чести больше, чем жить и умереть за партию пролетариата, за Российскую коммунистическую партию, давшую уже нашему рабочему классу первые победы и ведущую его к окончательной победе над буржуазным миром. ... Да здравствует рабочий класс России и его передовой авангард – Российская коммунистическая партия!»,[20]  - провозглашал ЦК.

Отныне ни одному коммунисту в самом страшном сне не должно было присниться, что партия в чем-то ошибается. Этого просто не могло быть, потому что не могло быть никогда. А вот меньшевистский «Социалистический вестник» усмотрел в шуме празднования 25-летия РКП (б) проявление окончательного вырождения большевистского движения в бюрократический диктаторский режим: «Как бы блестящ не был большевистский юбилейный парад, он в лучшем случае будет напоминать похороны по первому разряду, похороны прошлого». И действительно, к этому времени партия большевиков уже ничем не напоминала когда-то более менее цивилизованное движение российской социал-демократии, считавшее себя по крайней мере частью общемирового социал-демократического течения.

        

 

                                                                                                      3

 

         С самого начала строительства коммунистической партии в ней началась борьба за то, кто будет вождем. Уже в 1901 г. рамках деятельности редакции газета «Искра»  Ленин и Плеханов не смогли поделить лидерства и разошлись после нескольких месяцев непрерывного устраивания друг другу скандалов и предъявления ультиматумов. Казалось бы единство будет достигнуто на Втором съезде РСДРП в 1903 г. Но опять раскол – теперь на большевиков и меньшевиков и опять главным образом вследствие споров по поводу протокольного оформления лидерских идейных и организационных амбиций.

         Третий съезд РСДРП в 1905 году собрал только большевиков. Но и тут, выступая на девятнадцатом заседании, Миха Цхакая (член партии с 1898 года) констатировал, что его коллеги в своих выступлениях начали произносить слово «ленинизм», «дух ленинского устава» и даже «дух ленинизма». Суть дальнейшего выступления М. Цхакая сводилась к тому, что большевики – это революционеры, научные социалисты, марксисты, а поэтому им не к лицу «каменеть-костенеть» в каких-то новых «измах», кроме социализма и марксизма. Его не услышали. Ленин явно хотел быть коммунистическим вождем и уже был им.  

         Новый виток выделения культа вождя начался после выхода РСДРП из подполья, то есть после Февральской революции. Начало созданию облика великого интернационального лидера было положено 3 апреля 1917 года, в день возвращения Ленина из эмиграции. По этому случаю в Петрограде на Финляндском вокзале большевиками была организована совершенно помпезная, торжественная встреча мало кому известного политического лидера и Питер впервые услышал выступление нового вождя, избавителя и мессии.

         После Октябрьской революции культ вождя партии и советского государства начал формироваться неотвратимо и неизбежно. Принципы построения партии ленинского типа теперь были перенесены на работу государственного аппарата. Ленин как главный большевик представлялся обывателю существом чуть ли не фантастическим, сверестественным. К первомайскому празднику 1918 г. Демьян Бедный написал стихотворение «Вождю»:

 

              Ты был в далекой стране, но дух твой был всегда с нами.

              Страница за страницей росла Святая Библия Труда.

 

         Особенный толчок развитию культа дала темная история с ранением Ленина 30 августа 1918 г. До сих пор не вполне ясно, кто же организовал эту акцию и непосредственно стрелял, но очевидно, что первым, не преминувшим воспользоваться этим обстоятельством для возвеличивания вождя, а, следовательно, и самого себя, как его соратника, был представитель старой ленинской гвардии Григорий Зиновьев. 6 сентября на заседании Петроградского совета он произнес речь, в которой изложил биографию Ленина и дал ему свои оценки. Чуть позже это выступление было опубликовано неслыханным для того временем тиражом – 200 тыс. экземпляров и впоследствии неоднократно переиздавалась. 

         В этой речи Зиновьев говорил, что Ленин – это «исполинская фигура в истории всего мирового рабочего движения», «вождь, апостол мирового коммунизма», «солнце наше», «дорогой светоч», «Вождь божией милостью», «фигура, рождающаяся раз в 500 лет», «звезда новой величины», «самый образованный человек нашего времени»,

 «пламенный трибун международного коммунизма, великий вождь и апостол социалистической революции, какого когда-либо знал мир».

         Зиновьев констатировал, что «Ленин спаян кровью с первым поколением революционеров-террористов, тех славных деятелей, имена которых сейчас еще сияют, как ослепительные звезды». Он также уверенно предполагал: «Как гордился бы Лениным Карл Маркс, если бы он дожил до наших дней!».

         Характеризуя ленинский стиль работы, Зиновьев употреблял такие выражения как «шедевр марксистской постановки вопроса», «великолепный анализ», «блестяще доказал» и т.д.[21] После такой высокой планки соратникам ничего не оставалось, как  поднимать ее еще выше. К тому же ранение Ленина дало возможность изобразить вождя мучеником, а его выздоровление - чудом.

         Важной вехой в развитии культа Ленина стало его 50-летие в 1920 г.  По этому поводу 23 апреля в Московском комитете партии было устроено массовое собрание. Согласно воспоминаниям большевика А.Ф. Мясникова, сначала Ленину об этом не сообщили и произносили панегирики без именинника, а затем на концерт пришел уже и сам Ильич. «Мы гурьбой вышли к нему навстречу, окружили его и привели на сцену, а тысячная масса собравшихся, неожиданно увидав его, - неожиданно, ибо она знала, что тов. Ленин скрывается и не хочет ид­ти на свое «чествование»,— устроила ему самую теплую, дружескую бурную овацию и заставила сказать несколько слов, которые он по­святил нашей партии. Товарищ Ленин делился своими воспоми­наниями о подпольной, зарубежной жизни нашей партии и старых большевиков»,- [22] писал Мясников.

         Выступавшие на этом собрании характеризовали Ленина в превосходных степенях, причем чуть ли не более других преуспел в этом Максим Горький, всего лишь два года тому назад поносивший Ленина в своих "несвоевременных мыслях" самыми последними словами. Теперь же Горький пел Ленину дифирамбы: «Я думаю, что, сколько бы ни говорить нам о нём красивых слов, нам не изобразить, не очертить то глубокое значение, которое имеет его работа, которое имеет его энергия, его проникновенный ум для всего человечества - не только для нас. И я думаю, что я не найду, хотя и считаюсь художником, слов, которые достаточно ярко очертили бы такую коренастую, такую сильную, огромную фигуру». Он также отмечал, что «Ленин в политике велик» и делился при этом своими впечатлениями: «Мы видим такую фигуру, глядя на которую, уверяю вас, хотя я и не трусливого десятка, но мне становится жутко. Делается страшно от вида этого великого человека, который на нашей планете вертит рычагом истории так, как этого ему хочется». Горький также говорил о Ленине, как о «громадной фигуре, значение которой трудно объять», как о человеке, перед которым он внутренне преклоняется. «На ваше счастье, на счастье всей страны существует этот человек. Очень надо ценить его, очень надо любить, очень надо помочь ему в его великой, в его всемирной, в его планетарной работе. Да, в лице его русская история создала почти чудесное. Поймите, этот человек лично ни в чём не нуждается, но, как историческое нечто, он нуждается в мужественном, упрямом, напряжённом вашем труде, нуждается в хорошей вашей человеческой к нему любви»,[23] - так говорил о Ленине Максим Горький и невозможно было поверить, что это тот самый человек, который порвал с Лениным отношения еще в 1913 г., не желая знаться с убежденным в собственной непогрешимости интриганом и хамом.

         При этом и он, и вступавший затем Сталин, старались показать, что наряду с таким величием, Ленин наделен и самыми лучшими человеческими чертами: скромностью, умением признавать ошибки, дружелюбием, простотой и т.д. Через четыре года Маяковский дал такому мифотворчеству известную формулу «самый человечный человек».  

         Несколько ранее данного собрания, на IХ Съезде партии (начало апреля 1920 г.), также было устроено специальное заседание с чествованием Ленина, а кроме того в прессе прошел ряд юбилейных материалов. Троцкий изображал соратника воплощением старой и новой России, подлинным национальным вождем, вооруженным "последним словом научной мысли". Зиновьев и Каменев рисовали Ленина как гениального создателя и движущую силу коммунистической партии. Именно Зиновьеву принадлежало выражение - "говорить о Ленине, значит говорить о партии", которое превратилось затем у того же придворного стихотворца Маяковского в одно из самых узнаваемых выражений в советском агитпропе: "Мы говорим Ленин - подразумеваем партия, мы говорим партия - подразумеваем Ленин".

         В "Правде" от 20 апреля 1920 г. было опубликовано юбилейное стихотворение "Великому брату", где в частности, говорилось:

 

         Миллионам ратей поля и металла
         Понятен ты и равен, как двойник.
         И в мире - от велика и до мала -
         Тебя воззвал родимых масс язык.
         И весь прямой и пламенный мудрец,
         Пролетариата верный образец,
         Пребудешь поколеньям неизменен.
         Среди пожара грозного кузнец,
         В руке взнесенный молот, твой близнец,
         Стоишь, весь озарен, о вождь наш Ленин!

 

         В период празднования 25-летия РКП (б) в марте 1923 г., разумеется, не был обойден вниманием и Ленин, в тот момент уже больной и стараниями своих же славословящих его соратников отлученный от любых проявлений политической жизни. Например, в тезисах ЦК значилось: «Пусть назовут нам другое имя на всем земном шаре, которое столь же близко и дорого миллионам трудящихся всего мира, как имя вождя и учителя нашей партии – Владимира Ильича Ленина».[24]

         Было опубликовано множество статей людей, знавших Ильича лично и делящихся своими воспоминаниями. Например, большевик Н.Осинский писал: «Внешнее действие речи Ленина – только аккомпанемент, сопровождение к действию логическому. Огромная сила этого последнего состоит в том прояснении сознания по решающему пункту. Слушатели испытывают великое наслаждение, великую радость от того, что этот человек ухватывает жизнь так, как она есть, в той ее простоте, которую однако так трудно раскрыть, и раскрыв, обнажив до конца ее простые движущие силы, указывает простые – как сама жизнь! – решения, именно те, которые могут и должны двинуть миллионы». Осинский констатировал: «Ленин бесспорно грандиозная фигура в мировом рабочем и революционном движении». Далее он задавал вопрос: «Есть ли отдаленное подобие такого вождя в стане наших врагов?» И удовлетворенно сам отвечал: «Нет таких вождей у них».[25] А, например, Преображенский в своей статье «Вождь партии» писал, что «Владимир Ильич с гениальной глубиной анализа и чисто сверхчеловеческим чутьем схватывает самое главное».[26] 

         Лавина славословия в адрес партии и Ленина также была отмечена на XII съезде партии в апреле 1923 г., (напомним, первом съезде без участия уже тяжело больного вождя). Выступивший вместо него с отчетным докладом Зиновьев, начал свою речь так: «Товарищи, наш съезд собрался с некоторым опозданием: ЦК отложил съезд более чем на месяц. Мы все твердо рассчитывали на то, что и в сегодняшний день на этой трибуне будет стоять не кто иной, как Владимир Ильич, и мы будем слушать его речь, которая как всегда, определила бы путь на год, а то и на годы. Нечего напоминать, какое значение всегда имела на наших съездах вводная политическая речь Владимира Ильича. Когда мы ездили на эти съезды, мы прежде всего имели ввиду послушать именно эту речь, так как мы заранее знали, что получим в ней не только учтенный опыт прожитого времени, но получим твердые указания и на будущее. Вы помните, с какой жаждой мы выслушивали всегда эту речь, жаждой, которая напоминает жажду человека, в летний знойный день припадающего к глубокому ясному ключу, чтобы напиться! Могучим прожектором Владимир Ильич освещал путь, лежащий перед партией, со всеми его извилинами, со всеми его трудностями на предстоящем этапе».[27]  

         На первом заседании в адрес больного лидера «от имени президиума съезда по предложению некоторых делегатов» было зачитано приветствие, в котором, в частности, говорилось: «От глубины сердца партии, пролетариата, всех трудящихся съезд посылает своему вождю, гению пролетарской мысли и революционного действия привет и слова горячей любви Ильичу, который в эти дни тяжелой болезни и длительного отсутствия не менее, чем всегда, сплачивает съезд и всю партию своей личностью. Более, чем когда-либо партия сознает свою ответственность перед пролетариатом и историей. Более чем когда-либо она хочет быть и будет достойной своего знамени и своего вождя. Она твердо верит, что недалек день, когда кормчий вернется к кормилу».[28]

         Для празднования в рамках съезда 25-летия РКП (б) провели специальное вечернее заседание в Большом театре, чтобы как сказал председательствовавший на нем Каменев, "иметь возможность целиком и полностью соприкоснуться, войти в ближайшее общение с московскими рабочими, с московскими партийными организациями и с московским беспартийным пролетариатом".[29] Наряду с речами самого Каменева и других вождей были организованы и многочисленные выступления от трудовых коллективов или зачитывания поздравительных резолюций. Вот несколько характерных примеров из таких панегириков. Тов. Черноусов от Миусской (Москва) электрической трамвайной станции, вручая знамя:  "Мы делаем это для того, чтобы лишний раз доказать врагам Советской власти, что мы все идем за Коммунистической партией. … Ваше учение освещает путь к коммунизму и как электрический свет прорезывает тьму … [чтобы] ускорить гибель проклятого капиталистического общества. ... Да здравствует вождь мировой революции тов. Ленин! Да здравствует коммунизм во всем мире!»

         Тов. Кузнецов из Александровских вагонных заводов (Петроград): "Товарищи, давайте я вам открою происхождение вашей великой истории. Вы руководители, вы – Российская коммунистическая партия, правящий класс, вы правите могущественным кораблем, на вас устремлены взоры всего мира, буржуазия со скрежетом зубовным смотрит на вас".

         Тов. Королев от рабочих завода "Динамо": «Мы подносим Центральному комитету портрет тов. Ленина и говорим: храните его, ибо он у нас единственный – тот, на которого есть большая надежда".

         От беспартийных Высоковской мануфактуры (г. Клин) тов. Густов: "В революционные годы во всей России мы имели много партий и эти партии нас звали за собой и рабочим своим маленьким умом пришлось немало призадуматься: куда же примкнуть? И рабочие поняли и откинув весь мусор, который к ним примыкал, избрали себе единственную руководительницу – Российскую коммунистическую партию. Это есть единственная в мире партия, которая защищает рабочего, которая вывела его на светлый путь и ведет его к светлой жизни".

         Резолюция рабочих фабрики им. Бабаева: "Наш горячий пролетарский привет великому организатору коммунистической революции, любимому вождю угнетенного человечества В.И. Ленину!"

         Резолюция завода "Красный пролетарий" (Москва): "Мы особенно удовлетворены тем, что ХII съезд РКП, воплотивший в себе весь пролетарский разум и волю, в основу своих решений положил те идеи, которые указывал наш испытанный, гениальный и любимый вождь т. Ленин".

         От 1-ой Образцовой типографии (бывшей Сытина): "Товарищи, посылавшие меня сюда просили главным образом, снять с них позонное пятно, якобы, бывших желтых сытинцев. К сожалению, был период в 1917 – 1920 гг., когда желтые прохвосты сумели сыграть подчас на отставших беспартийных, подчас на старичках-рабочих и повлиять на них так сильно, что они как будто и заслужили такое звание. … Но в 1920 г., когда прибыли хорошие силы, рабочие убедились во лжи и клевете и стали выгонять клеветников с завода. Великая заслуга РКП для тех, кто не сознавал ее и не хотел слушать – это открытый процесс над эсерами, где беспартийные убедились во лжи предателей рабочего класса".

         Резолюция от 2-й Московской фабрики Гознак: "Мрак побежден, невежество пало, царство труда торжествует! Радостно бьются сердца всех нас, участников общего дела, вздымается грудь, вдыхая живительный воздух свободы! Да здравствуют борцы! Да здравствует великий вождь и учитель В.И.Ленин. Да здравствуют вожди мирового пролетариата!".

         От пекарни № 1: "Нам ясно, что под руководством Коммунистической партии мы, рабочие, безусловно, готовы отдать все последнее и поэтому приветствуем Коммунистическую партию и великого вождя пролетарской революции тов. Ленина!".

         От фабрики "Красный каучук": "Да здравствует Коммунистическая партия и наш пролетарский вождь В.И.Ленин, которому рабочие "Красного каучука" шлют свой горячий пролетарский привет! Мы ждем, что этот гигант и борец за весь мировой пролетариат вскоре станет нами руководить".[30]

         В итоге нельзя отрицать то, что государственный культ вождя начинал строиться в присутствии его самого и с его внутреннего согласия. Разумеется, Ленин действительно, как об этом свидетельствовала, например, Крупская, не любил публичные гиперболизированные, подчас откровенно льстивые и не всегда искренние возвеличивания, которыми его засыпали соратники и представители низов. Как уже говорилось, он отказался идти на торжественную часть собрания в Московский комитет партии, а на IХ Съезде партии, по воспоминаниям ряда очевидцев, писал в президиум записки с просьбой прекратить речи в его честь[31] и т.д. Нетрудно предположить, что Ленину, как революционному фанатику и в собственных глазах истине в последней инстанции, мессии больше импонировало воплощение своих великих идей в жизнь, что называется своими руками, нежели восхваления его окружающих, по меркам вождя, полудурков и пигмеев.

         На сей счет интересно привести мнение Ричарда Пайпса, который писал: «Привлекательным свойством полной идентификации Ленина с делом революции была специфическая форма личной скромности. Несмотря на то, что последователями был создан практически религиозный культ его личности, они здесь во многом исходили из собственной заинтересованности: не будь Ленина, движение утратило бы сплоченность. Ленин сам не поощрял создания культа, поскольку не мыслил своего существования вне «пролетариата»: подобно Робеспьеру, он считал в буквальном смысле, что «он - это народ». Его неприятие выделения себя как личности вне общего движения было скромностью, но скромностью, коренящейся в таком самовозвеличении, которое превосходило многократно обыкновенное тщеславие».[32] 

         Ту же мысль проводит и весьма тонкий исследователь особенностей ленинского культа Михаил Вайскопф, утверждая: "Несмотря на бесспорную популярность Ленина, его культ долгое время был поразительно безличным - в согласии с партийным идеалом унифицированной массовости и тезисом о пролетариате как слитном коллективном организме, нивелирующем в себе любого индивида … Ленин есть самоолицетворение масс, но столь же безличное, всеобщее, как они сами. … Такова в точности официальная разнарядка Агитпропа и Главполитпросвета, высказанная, например, К. Радеком: "Ленин - квинтэссенция рабочей русской революции. Он, можно сказать, олицетворение ее коллективного ума и ее смысла."[33]

         Также интересно привести на сей счет и мнение Валентинова: «"Оригинальность Ленина в том, что в его самооценке отсутствовало столь обычное и у многих больших людей - мелкое самолюбие, самолюбование. …. Но у него было нечто другое и неизмеримо большее. Он непоколебимо верил, что в нём олицетворяется идея и участь Великой Революции, что только - он один обладает верным знанием, как вести революцию, обеспечить ей успех, и поэтому-то ему, всевидящему водителю, нужно сохранять и оберегать свою жизнь. Вопросом - почему "только он один" обладает безошибочным знанием - Ленин вряд ли когда занимался. Вера в свою избранность и предназначенность вошла в него с давних пор и по своей психологической сути она подобна вере, что жгла душу Магомета, когда тот гнал арабов на завоевание мира. При всём своём грубом материализме и воинствующем атеизме - Ленин всё-таки своеобразный религиозный тип. На поддержку себя он смотрел, как на поддержку революции, а при таком понимании - цель оправдывала все средства".[34] 

         Как бы то ни было, но бесспорно, что Ленин не мог идти вразрез с его же собственным принципом «вождь - партия – класс –масса» и он, конечно, знал, что без культа вождя, будет ослабляться и культ коммунистической партии, то есть главного и единственного дела всей его жизни. Луначарский хоть и по-большевистски лукаво, но все-таки подтверждал это: "Я думаю, что Ленин, который не мог терпеть культа личности, который отвергал его всеми способами, в последние годы понял и простил нас".[35] Ленин на непреодолимую потребность своих соратников-олигархов, а равно и толпы плебеев, неизменно нуждавшихся в тиране-кумире, как бы отвечал: если партии надо, чтобы я стал апостолом и даже богом – пусть будет так.

         Важно отметить, что Ленин и сам насаждал атмосферу вождизма, но только не напрямую по отношению к себе, а по отношению к партии и некоторым ее руководителям – своим соратникам. Ярким примером этого является его речь на заседании ВЦИК по поводу смерти Якова Свердлова, совершенно вождистская по своему содержанию и тоталитаристскому пафосу. Ленин характеризовал Свердлова как «вождя пролетарской революции», исполненного «беззаветной преданности революционному делу», талантливо проявившего себя в «беспощадно твердой расправе с врагами трудового народа». Он также заявил, что «пролетарская революция впервые дала героям революционной борьбы настоящую почву, настоящую базу, настоящую обстановку, настоящую ауди­торию и настоящую пролетарскую армию, где эти вожди могли проявить себя». По определению Ленина, Свердлов «беззаветно отдался революции и в долгие годы, даже десятилетия, переходя из тюрьмы в ссылку и из ссылки в тюрьму, выковывал в себе те свойства, которые закаляли революционеров». Он – «авторитет, почерпающий свою силу, ко­нечно, не в отвлеченной морали, а в морали революционного борца, в морали рядов и шеренг революционных масс», «организатор рабо­ты партии, совершающей теперь свое тяжелое, мучительное, кровью залитое, но победо­носное шествие ко всем народам, по странам всего мира». Вся речь Ленина была полна выражений типа «вождь пролетарской революции», «любимый рабочими вождь», «исключительный организатор­ский талант», «абсолютно непререкаемый авторитет» и т.д.[36] Но если Ленин так характеризовал меньшего вождя, чем он, то как же следовало превозносить всем остальным самого Ленина?   

         Смерть – всегда хороший повод для чествования вождей и кончина самого Ленина, произошедшая 21 января 1924 г., также позволила полностью завершить процедуру его канонизации. На следующий день экстренный пленум ЦК принял обращение «К партии. Ко всем трудящимся», являющееся очень характерным документом партии тоталитаристского типа. В частности, в нем говорилось: «Умер человек, который основал нашу стальную партию, строил ее из года в год, вел ее под ударами царизма, обучал и закалял ее в бешеной борьбе с предателями рабочего класса, с половинчатыми, колеблющимися,, с перебежчиками. Умер человек, под руководством которого несокрушимые ряды большевиков дрались в 1905 г., отступали во время реакции, снова наступали, были в первых рядах борцов против самодержавия, сумели разбить, разоблачить, свергнуть идейное господство меньшевиков и эсеров. Умер человек, под боевым водительством которого наша партия, окутанная пороховым дымом, властной рукой водрузила красное знамя Октября по всей стране, смела сопротивление врагов, утвердила прочно господство трудящихся в бывшей царской России. Умер основатель Коммунистического Интернационала, вождь мирового коммунизма, любовь и гордость международного пролетариата, знамя угнетенного Востока, глава рабочей диктатуры в России. ... Все, что есть в пролетариате поистине великого и героического – бесстрашный ум, железная, незгибаемая, упорная, все преодолевающая воля, священная ненависть, ненависть до смерти к рабству и угнетению, революционная страсть, которая двигает горами, безграничная вера в творческие силы масс, громадный организационный гений, - все это нашло свое великолепное воплощение в Ленине».  

         Но при этом ЦК еще и давал понять, что смерть большевистского вождя как бы не имеет ничего общего с исчезновением обыкновенного смертного: "Ленин живет в душе каждого члена нашей партии. Каждый член нашей партии есть частичка Ленина. ... Ленин живет в сердце каждого честного рабочего. Ленин живет в сердце каждого крестьянина-бедняка. Ленин живет среди миллионов колониальных рабов. Ленин живет в ненависти к ленинизму, коммунизму, большевизму в стане наших врагов".[37] Маяковский опять-таки сформулировал это в мистической формуле, донельзя узнаваемой для каждого советского человека, "Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить".

         А в прошлом философ-богостроитель Луначарский выказывал по такому случаю даже избыточную жизнерадостность, окрыленный тем, что кончина любимого вождя обеспечила, наконец, долгожданную возможность для его беспрепятственной сакрализации: "Это не смерть - то, что мы пережили сейчас, это - апофеоз, это - превращение живого человека, которому мы недавно еще могли пожать руки, в существо порядка высшего, в бессмертное существо… Ленин явился фигурой, объединяющей мир завтрашнего дня. Среди фашистов, среди буржуазных либералов, среди меньшевиков идет грызня и нелады, в коммунистическом мире почти полное единство".[38]

         Мавзолей с мощами довершил картину превращения вождя в божественную истину. «Большая у меня просьба к вам: не давайте своей печали по Ильичу уходить во внешнее почитание его личности. Не устраивайте ему памятников, дворцов его имени, пышных торжеств в его память и т.д. Всему этому он придавал при жизни так мало значения, так тяготился всем этим... Давайте во всем проводить в жизнь его заветы»,[39] - эти многократно цитируемые впоследствии слова Крупской на самом деле никто из соратников Ленина иначе как юродство не воспринимал. В то время родился и совершенно серьезно бытовал другой поистине жутковатый лозунг "Могила Ленина - колыбель человечества".

         Пролетарский поэт писал:

 

         Пронесся стон: "Ильич, наш вождь, угас!..
         Кто ж поведет дорогой верной нас?
         Откуда ждать нам новых откровений!"
         И потекли лавиной в тот же час
         В наш строй ряды железных поколений.
         Нет Ленина, но жив рабочий класс,
         И в нем живет вождя бессмертный гений.
         Вот мавзолей. И траурный убор.
         Здесь будем мы трубить военный сбор,
         Здесь наш алтарь и наш ковчег завета.[40]

 

         Ленин после своей смерти стал для многих коммунистов всего мира поистине новым Христом. Польский поэт Александр Ват, в 20-ые годы сочувствовавший коммунизму, так описал в то время свои чувства: «Каким же чистым и великим должно быть дело, за которое проливают так много крови, безвинной крови. Это было необыкновенно притягательно. Это высочайшая цена революции ... Я поддерживаю коммунизм, хоть и знаю, что он имеет серьезные последствия. Но на мне греха нет, ведь Ленин, мой спаситель, взял на себя мой грех».[41]

          Важнейшим элементом культа Ленина стал ленинизм как высшая ступень марксизма и единственно верное учение, исповедовать которое в СССР должны были все без исключения. «Любое деяние, доведенное до абсурда, неизменно становится фарсом. ... Ленин стал советским богом, его «труды», любая глупость или банальность сомнению не подлежали»,[42] - констатировал впоследствии академик Яковлев.

         Но если бывший вождь становится богом, нужен новый вождь. Так появился Сталин, уничтожив предварительно не только всех претендентов на этот пост, но и большинство просто лично знавших вождя предыдущего. Сталин показал себя наиболее способным к проведению той программы, которой жила партия и к поддержанию того духа, который воспитал в ней Ленин.  "Разгадку изумительных успехов Сталина на путях к его личной диктатуре я нахо­жу, кроме всего прочего, в том, что он хирургиче­скими инструментами ленинизма владел лучше, чем их изобретатель…. В «гибридизации» уголовного искусства с политикой Сталин достиг таких выдающихся успехов, которые делали его претензии на ленинское наследство вполне есте­ственными, тем более, что к этому наследству он шел  под  ортодоксальным  ленинским  знаменем",[43] - справедливо заключал в этой связи Авторханов.

         Между тем нельзя не согласиться с Карлом Поппером, утверждавшим: «Вне всяких сомнений, обожествление власти — один из худших видов человеческого идолопоклонства, пережиток времен угнетения и рабства. Обожествление власти порождено страхом  - эмоцией, которую справедливо презирают».[44]

 

 

                                                                                                 4

 

         Так почему же, в итоге, многие люди так неподдельно любили Ленина или же миф о нем и продолжают это делать сегодня? Нет сомнения, что, прежде всего, этот культ характерен для коллективистского, иждивенческого менталитета, когда человек хотел бы спрятаться в этом малопонятном для него мире за какой-либо общностью и иметь гарантированные чем-то более, чем его собственные способности и умение, блага, пусть даже минимальные. Как справедливо указывали многие мыслители, родоплеменной, или стадный, инстинкт, особенно в эпохи социальных потрясений, гонит людей в объятия тоталитарных диктатур.

         Но не только во время потрясений. Множество коллективистов в том числе и в мирные, устоявшиеся времена так привыкают к своим конкуркам и пайкам в казарменном обществе, что вполне сознательно не хотели бы променять их на совершенно не нужную им  свободу. Для таких людей Ленин – вечно живая и желанная идея уравнительной справедливости, защита от более активного, трудолюбивого и умелого конкурента, или просто соседа, надежда на всяческие социальные улучшения вне зависимости от собственных усилий, гарантия завтрашнего дня без необходимости полагаться в этом только на себя. Ленин – это кумир и вождь нравственно ущербных, вечно завистливых, неумелых людей. Никто иной в нем совершенно не нуждается.

         А почему те, кто являются по своему менталитету здоровыми индивидуалистами, носителями общечеловеческого, либерального мировоззрения, не просто индифферентны к Ленину, а, сколько-нибудь основательно ознакомившись с его деятельностью, не могут, как правило, не испытать к нему стойкой неприязни? Наверное, в первую очередь это происходит оттого, что Ленин – ярко выраженный насильник. А произвол по отношению к личности, когда государство, партия или вождь может насиловать ее в любое время с любыми извращениями, как это было при Ленине и Сталине, для человека, если он действительно личность, совершенно нетерпим и неприемлем. Должен почитаться закон, причем опирающийся на нравственные нормы. Аморальность коммунизма ставит его объективно вне закона. Как можно относиться к заведомому насильнику? Только резко отрицательно (если ты, конечно не извращенец).

         Второй важный момент заключается в том, что в ленинизме невозможно говорить на языке правды. Это понятия взаимоисключающие, потому что там, где начинается сколько-нибудь адекватный, правдивый анализ действительности, там, несомненно, кончается ленинизм и начинаются уже совсем другие "измы". А жить вечно в обстановке совершенно очевидной лжи нравственно здоровому человеку невозможно.

         И третий важный момент заключается, конечно же, в интеллектуальной примитивности коммунизма, соединенной в то же время с непостижимой самонадеянностью и уверенностью его приверженцев в своей монополии на истину. К этой вопиющей фанаберии относиться без неприязни может только человек, духовно и интеллектуально очень слабенький или, в лучшем случае, сильно заблуждающийся.    

         А с чего же вдруг можно так странно заблуждаться относительно очевидных вещей? Это вполне возможно, если регулярно подвергаться воздействию государственной машины для идеологической обработки людей. Именно она способна взрастить и поддерживать культ партии и вождя. И наоборот, вожди и тоталитаристские партии неизменно нуждаются в таких системах.