-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Андрей Гурьев. Как закалялся агитпроп: Система государственной идеологической обработки населения в первые годы НЭПа. Санкт-Петербург. 2010 г.

------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

 

 

Глава 13

 

Именно теперь, когда в голодных местностях едят людей... 

 

 

Мы же приносим жертву нашему Богу – Единому Государству.

Евгений Замятин, «Мы»

 

 

 

                                                                                      1

 

         Религию и церковь Ленин ненавидел совершенно особой бескомпромиссной ненавистью фанатика одной веры к приверженцам другой, конкурентно-враждебной. Еще до революции вслед Карлом Марксом он писал: «Религия есть опиум народа. Религия – род духовной сивухи, в которой рабы капитала топят свой человеческий образ, свои требования на сколько-нибудь достойную человека жизнь».[1] А в одном из писем вообще договорился до какой-то с любых позиций неприличной формулы, что «всякий боженька есть труположство».[2]

         До своего захвата власти большевики выступали за полное отделение церкви от государства, однако Ленин всегда подчеркивал, что этот либеральный лозунг, провозглашающий религию частным делом, не есть большевистский и партия «не может и не должна безразлично относиться к бессознательности, темноте или мракобесничеству в виде религиозных верований».[3] «Мы должны бороться с религией. Это – азбука всего материализма и, следовательно, марксизма»,[4]- таково было кредо классика коммунизма. В Программе же РКП (б) уже ни для какой церкви в светлом коммунистическом будущем места не было вообще: «РКП руководствуется убеждением, что ... осуществление планомерности и сознательности во всей общественно-хозяйственной деятельности масс повлечет за собой полное отмирание религиозных предрассудков».[5] 

         Разумеется, следует признать, что в Русской православной церкви начала ХХ века очень трудно было бы усмотреть некий адекватный потребностям страны, прогрессивный общественный институт. Как известно, в Западной Европе церковь испокон века являлась организацией, в той или иной степени обладающей самостоятельностью по отношению к государству и нередко прямо оппозиционной тому или иному государю по различным вопросам, что способствовало развитию обоих институтов – и власти, и церкви.

         Совсем другая ситуация наблюдалась в России, где церковь была полностью подчинена государству, а с петровских времен и вообще являлась просто одним из государственных ведомств, представляя собой в начале ХХ века структуру идеологически косную, организационно монопольную, социально формальную и морально без преувеличения опустившуюся. Престиж РПЦ в российском обществе был откровенно низок, причем не только среди либеральной интеллигенции, просто поносившей русское поповство без всякого человеческого смущения и божьего страха, а даже и у значительной части необразованного народа. Генерал А.И.Деникин в своих мемуарах рассказывает, как один из русских офицеров расположил солдат на постой в храме, причем устроил отхожее место прямо в алтаре, - и ни один из сотен формально православных людей не возмутился этим святотатством. Если еще в 1916 году к Святой чаше регулярно подходили почти все православные военные, то после отмены в 1917 году обязательного причащения в армии, 90% солдат перестали это делать.

         И все-таки это была форма христианства, а значит и европейской цивилизации. Форма архаичная, не знавшая на протяжении многих столетий никаких существенных реформаций, обращенная то ли к Богу, то ли скорее всего внутрь себя, к духовенству, но никак не вовне к массе верующих – и тем не менее, исповедовавшая Христа, то есть формально признающая приоритет общечеловеческих нравственных ценностей. Русский христианский философ Владимир Соловьев в этой связи писал: «Каждое лицо есть нечто особенное и незаменимое и следовательно должно быть самоцелью, а не средством или орудием только – это право лица по существу своему безусловно».[6] (То есть христианин в данном случае выразил самый центральный постулат системы ценностей либерализма в противоположность коммунизму, где человек – исключительно средство для построения нового мироустройства). Русская православная церковь нуждалась в реформах, с чем соглашались и сами многие священнослужители, но если это и была с позиций ХХ века «плохая», отсталая церковь, то полное отрицание религии и борьба с ней, на чем стоял большевизм, было, несомненно, не просто еще хуже, а вообще абсурдно и преступно.   

         Временное правительство 20 марта 1917 г. отменило национальные и вероисповедные ограничения. 14 июля был принят закон о свободе совести, в котором впервые в российской истории предусматривалось и вневероисповедальное состояние. 25 июля была отменена введенная Петром I и подчинявшая церковь государству синодальная система управления. 15 августа открылся Поместный собор РПЦ, призванный избрать Патриарха и решить множество церковных вопросов в связи с новой ситуацией. Однако этот процесс демократизации Русской православной церкви был прерван Октябрьской революцией.

         После прихода большевиков к власти РПЦ из ранее официального ведомства практически сразу же превратилась в изгоя в собственной стране. По Декрету о земле от 26 октября 1917 г. Церковь в целом, а вместе с нею и приходское духовенство, лишались прав собственности на землю. 11 декабря Декретом СНК все  церковные учебные заведения -  школы, семинарии, училища, академии – вместе с их имуществом были переданы государству. 18 декабря отменили действенность церковного брака.[7]

         20 января 1918 г. был подписан и на следующий день опубликован в «Правде» Декрет о свободе совести, церковных и религиозных обществах. Проведя общедемократическую норму отделения церкви от государства, Декрет в то же время носил и коммунистический характер, провозгласив: «Никакие церковные и религиозные общества не имеют  права владеть собственностью. Прав юридического лица они не имеют. Все имущества существующих в России церковных и религиозных обществ объявляются народным достоянием».[8] То есть Церковь лишалась не только всего ее движимого и недвижимого имущества, и даже не только права владеть таковым, а вообще быть полноценной организацией.  

         В мае 1918 г. для проведения в жизнь Декрета от 20 января был создан специальный 8-ый “ликвидационный” отдел при Наркомате юстиции под руководством члена Малого Совнаркома П.А.Красикова. Уже из негласного названия этого подразделения видно, что большевики рассчитывали на быстрое отмирание религии в новом обществе. 30 августа Церковь официально лишалась прав юридического лица, у нее отбиралось все небогослужебное имущество, в церковной жизни вводился ряд ограничений. 20 сентября 1918 г. большевики разогнали и все еще продолжавшийся с перерывами Поместный собор РПЦ.

         Согласно первой Советской Конституции, духовенство и монахи были лишены избирательных прав. Многих прав также лишались и дети церковников, в частности, им запрещалось поступление в высшие учебные заведения. Кроме того служителям культа не полагался продовольственный паек. В условиях массового закрытия церквей и монастырей многие из них были обречены на голодную смерть.

         Быстро набрала обороты по отношению к служителям церкви и большевистская репрессивная машина. 25 января 1918 года группой революционных солдат в Киеве был убит митрополит Киевский Владимир. Летом 1918 года по политическим мотивам были расстреляны еще несколько архиереев: архиепископ Тобольский Гермоген, архиепископ Пермский Андроник Пермский, епископ Соликамский Феофан Соликамский и др. После покушения на Ленина 30 августа 1918 г. и организации осенью красного террора истребление священников приняло массовый характер. Всего с 1918 по 1921 год по некоторым подсчетам погибло 23 архиерея и более 10 тыс. человек духовенства,[9] а также 10 - 12 тыс. верующих мирян.[10]

Параллельно с репрессиями уже в 1918 г. началась идеологическая травля РПЦ в большевистской печати. Иерархию и мирян обвиняли в поддержке эксплуататорских классов, в многовековом обмане и обирании темного и невежественного народа, во всевозможных нравственных прегрешениях. С разгаром Гражданской войны Церковь начали обвинять в активной поддержке контрреволюции, писали даже, что в белых войсках якобы существуют целые подразделения, сформированные из духовенства.

Важным направлением в компаниях против Церкви в первые советские годы была эпопея с показательными вскрытиями мощей, официально объявленная постановлением Наркомата юстиции 16 февраля 1919 г. Главным идеологом и организатором этого был Красиков. Кампания реально началась еще 23 октября 1918 г. с вскрытия мощей св. Александра Свирского и продолжалась по 1 декабря 1920 г. За это время было эксгумировано 65 захоронений.[11] 12 августа 1920 г. постановлением СНК было предписано провести полную ликвидацию всех мощей во всероссийском масштабе.

 

 

                                                                                                     2

 

         В таких условиях практического уничтожения Русская православная церковь пыталась бороться за свою жизнь. 11 ноября 1917 г. Поместный собор выступил с посланием, где осудил развязанную в стране междоусобицу, когда «одна часть войска и народа, обольщенная обещаниями всяких земных благ и скорого мира, восстала на другую часть, и земля наша обагрилась братскою кровью». Собор призвал оставить «безумную и нечестивую мечту лжеучителей, призывающих осуществить всемирное братство путем всемирного междоусобия» и вернуться на путь Христов.[12]

         19 января 1918 г. избранный в ноябре 1917 г. патриарх Тихон выступил с посланием, в котором он, обращаясь к «явным и тайным врагам» Церкви, вместо христианской любви всюду сеющим «семена злобы, ненависти и братоубийственной брани», провозгласил: «Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело, это поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей – загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей – земной. Властию, данною Нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым, анафематствуем вас, если только вы носите еще имена христианские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной. Заклинаем и всех вас, верных чад Православной Церкви Христовой, не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое-либо общение».[13] Несмотря на некоторую туманность с конкретным именованием  адресата патриаршего послания было совершенно ясно, что анафеме предаются большевики и их пособники.

         27 января 1918 г. Поместный собор выступил с воззванием по поводу Декрета о свободе совести, где он был охарактеризован, как «устанавливающий полное насилие над совестью верующих». Архиереи, в частности, писали: «Даже татары больше уважали нашу святую веру, чем наши теперешние законодатели. Доселе Русь называлась святою, а теперь хотят сделать ее поганою». Воззвание призывало: «Объединяйтесь же, православные, около своих храмов и пастырей, объединяйтесь все, мужчины и женщины, и старые и малые, составляйте союзы для защиты заветных святынь. Не попустите совершиться этому страшному кощунству и святотатству».[14]

         Несколько позднее, 12 сентября 1918 г. Собор принял определение об охране церковных святынь, в котором говорилось, что «на каждом православном христианине лежит долг всеми доступными для него и не противными духу учения Христова средствами защищать церковные святыни от кощунственного захвата и поругания».[15]

         Но самым резким и политическим было Обращение Патриарха Тихона к Совету Народных Комиссаров по поводу годовщины Октябрьского переворота 7 ноября 1918 г.

В нем он, в частности, писал: «Все, взявшие меч, мечом погибнут. Это пророчество Спасителя обращаем Мы к вам, нынешние вершители судеб нашего Отечества, называющие себя "народными" комиссарами. Целый год вы держите в руках своих государственную власть..., но реками пролитая кровь братьев наших, безжалостно убитых по вашему призыву, вопиет к небу и вынуждает Нас сказать вам горькое слово правды.

... Вы разделили весь народ на враждующие между собою станы и ввергли его в небывалое по жестокости братоубийство... И не предвидится конца порожденной вами войне, так как вы стремитесь руками русских рабочих и крестьян доставить торжество призраку мировой революции. ... Никто не чувствует себя в безопасности; все живут под постоянным страхом обыска, грабежа, выселения, ареста, расстрела. Хватают сотнями беззащитных, гноят целыми месяцами в тюрьмах, казнят смертью часто без всякого следствия и суда... Казнят епископов, священников, монахов и монахинь, ни в чем не повинных, а просто по огульному обвинению в какой-то расплывчатой и неопределенной контрреволюционности... По вашему наущению разграблены или отняты земли, усадьбы, заводы, фабрики, дома, скот, грабят деньги, вещи, мебель, одежду....Вы обещали свободу. Где свобода слова и печати? Где свобода церковной проповеди?....Отпразднуйте годовщину своего пребывания у власти освобождением заключенных, прекращением кровопролития, насилия, разорения, стеснения веры; обратитесь не к разрушению, а к устроению порядка и законности». [16]

         Однако почти через год, 8 октября 1919 г. Тихон уже, во многом смирившись с тем, что большевиков победить не удалось, призвал духовенство стоять выше и вне всяких политических интересов и помнить канонические правила Святой Церкви, коими она возбраняет своим служителям вмешиваться в политическую жизнь страны, принадлежать к каким-либо политическим партиям, а тем более делать богослужебные обряды и священнодействия орудием политических демонстраций. Тихон предписывал: «Уклоняйтесь от участия в политических партиях и выступлениях, "повинуйтесь всякому человеческому начальству" в делах мирских (1 Петр. 2, 13), не подавайте никаких поводов, оправдывающих подозрительность советской власти, подчиняйтесь и ее велениям, поскольку они не противоречат вере и благочестию, ибо Богу, по апостольскому наставлению, "должно повиноваться более, чем людям".[17]

        

 

                                                                                     3         

 

         Летом 1921 г. ряд губерний Поволжья, Нижней Украины и бассейна реки Урал охватил голод. Он произошел вследствие засухи, но еще в большей степени из-за политики военного коммунизма, выкачавшей из крестьян все продовольственные запасы. В помощи нуждались до 23 млн. человек.[18]

         2 июля 1921 года в газете «Правда» в первый раз на последней полосе, в коротенькой заметке, было упомянуто об обострении «проблемы продовольствия» на «фронте земледелия». Десятью днями позже в обращении Президиума ВЦИК «Ко всем гражданам РСФСР» признавалось, что «во многих районах засуха этого года уничтожила посевы». 18 июля власти создали Центральную Комиссию помощи голодающим при ВЦИК (Помгол) под председательством М.И.Калинина. ЦК РКП(б) принял обращение "Задачи партии в борьбе с голодом", опубликованное в «Правде» 21 июля. В нем вина за голод возлагалась на кого угодно, но только не на Советскую власть: «Бедствие является результатом не только засухи этого года. Оно подготовлено и обусловлено прошлой историей, отсталостью нашего сельского хозяйства, неорганизованностью, низким уровнем сельскохозяйственных знаний, низкой техникой, отсталыми формами севооборота. Оно усилено результатами войны и блокады, не прекращающейся борьбой против нас помещиков, капиталистов и их слуг; оно и сейчас усугубляется выполнителями воли организаций, враждебных Советской России и всему ее трудящемуся населению».[19]

         Патриарх Тихон летом 1921 г. также выступил с воззванием "К народам мира и к православному человеку", где призвал спешить «на помощь бедствующим с руками, исполненными даров милосердия, с сердцем, полным любви и желания спасти гибнувшего брата».[20] В храмах начался сбор пожертвований. 22 августа глава Церкви обратился во ВЦИК с просьбой для лучшей организации помощи голодающим образовать Церковный комитет в составе духовенства и мирян и его подразделения на местах. На экстренном заседании Президиума Помгола эта инициатива была признана целесообразной, но против резко выступили Ленин, Троцкий, Сталин, Зиновьев и ряд других большевиков.[21]

         Тем не менее резкое ухудшение ситуации и неспособность правительства предотвратить гибель миллионов людей вынудило ВЦИК после долгих колебаний 8 декабря 1921 г. принять постановление, давшее Церковному Комитету официальное разрешение на сбор средств для голодающих. Однако затем последовала долгая разработка инструкции о том, на каких основаниях следует допускать эту деятельность. Наконец, 1 февраля 1922 г. было утверждено соответствующее положение о Церковном Комитете и об участии церкви в деле помощи голодающим, а несколькими днями позже инструкция, устанавливавшая порядок сбора пожертвований, их направления и формы отчетности.

         Сбор средств и передача их государству сопровождалась массой ограничений, регламентаций и работой нескольких контролирующих партийных и советских инстанций. Несмотря на это к февралю 1922 г. Церковь собрала более 8 миллионов 926 тысяч рублей, не считая ювелирных изделий, золотых монет и продовольственной помощи.[22] Более того, 19 февраля Патриарх выступил с воззванием, опубликованным в советской печати, в котором разрешил церковно-приходским советам и общинам жертвовать на нужды голодающих в том числе и принадлежавшие церкви драгоценные украшения и предметы, не имеющие богослужебного употребления.

         Однако властей не мог удовлетворить добровольный характер церковных пожертвований и 23 февраля 1922 г. был принят Декрет ВЦИК «О порядке изъятия церковных ценностей, находящихся в пользовании групп верующих». В нем говорилось: «Ввиду неотложной необходимости спешно мобилизовать все ресурсы страны, могущие послужить средством борьбы с голодом в Поволжье и для обсеменения его полей, ВЦИК, в дополнение к декрету об изъятии музейного имущества, постановил: 1) Предложить местным Советам в месячный срок со дня опубликования сего постановления изъять из церковных имуществ, переданных в пользование групп верующих всех религий, по описям и договорам все драгоценные предметы из золота, серебра и камней, изъятие коих не может существенно затронуть интересы самого культа, и передать в органы Народного Комиссариата Финансов со специальным назначением в фонд Центральной Комиссии помощи голодающим».[23]

         Как видно из текста, теперь изъятие ценностей, причем «всех», проводилось в принудительном порядке. При этом судить о том, может ли это существенно затронуть интересы культа или нет, предлагалось не священнослужителям, а представителям властей. 

         28 февраля Патриарх выступил с резким протестом. Он писал: «23 февраля ВЦИК, для оказания помощи голодающим, постановил изъять из храмов все драгоценные церковные вещи, в том числе и священные сосуды и прочие богослужебные церковные предметы. С точки зрения Церкви, подобный акт является актом святотатства. ... Мы допустили, ввиду чрезвычайно тяжких обстоятельств, возможность пожертвования церковных предметов не освященных и не имеющих богослужебного употребления. ... Но Мы не можем одобрить изъятия из храмов, хотя бы и через добровольное пожертвование, священных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской Церкви и карается ею как святотатство – миряне отлучением от Нее, священнослужители – извержением из сана».[24]

         В ответ на это большевистский агитпроп повел компанию по популяризации Декрета ВЦИК от 23 февраля. На собраниях и конференциях трудящихся принимались резолюции, аналогичные принятой, например, Любанской беспартийной конференцией: «Изъять из церквей излишки церковных богатств в присутствии верующих и духовенства для обмена таковых на хлеб».[25] В то же время следует отметить, что советская пресса на местах в этот период сохраняла по отношению к церкви пока еще достаточно выдержанный тон и даже нередко благожелательный, когда речь шла о крупных добровольных пожертвованиях.[26] Например, в череповецком «Коммунисте» позиция Тихона была прокомментирована даже в положительном ключе в том смысле, что он благословил духовенство и верующих мирян помимо личных пожертвований добровольно отдавать и драгоценные церковные украшения, не имеющие богослужебного употребления.[27] Также одобрительно отозвалась новгородская «Звезда» на послание 24 марта митрополита Новгородского Арсения, выделяя те же моменты и сделав лишь небольшие пожелания.[28] Все газеты сообщали о фактах пожертвований и мирных изъятий, при этом в ряде случаев достаточно спокойно критикуя такие действия священников, которые, по мнению редакций, являлись неэффективными.[29]

Местные власти во многих регионах также в этот период старались излишне не обострять обстановку по поводу изъятий и предпочитали в большинстве компромиссные варианты. Так, заместитель председателя губисполкома Новгорода Терешков на городском собрании верующих 24 марта 1922 г. подтвердил, что Советская власть вынуждена изъять те церковные ценности, которые «не имеют богослужебного значения и не служат предметами религиозного поклонения». При этом он просил членов прихода самим выдать такие предметы и обязался действовать в согласии с верующими.[30]

В целом же там, где власти и верующие находили компромисс, изъятия проходили более-менее спокойно (насколько вообще может проходить спокойно присвоение чужого имущества, то есть попросту грабеж). В частности, так обстояло дело в большинстве приходов Новгородской, Олонецкой и Череповецкой губерний.[31] В середине марта в целом безболезненно, при участии духовенства, прошло изъятие и в ряде храмов Петрограда, о чем без каких-либо нападок на церковь сообщала даже газета «Правда».

 

 

                                                                                           4

 

         Однако такой ход событий явно не устраивал Ленина и назначенного еще в ноябре 1921 г. «ответственным за объединение и ускорение работ по поиску валютных резервов вне зависимости от их происхождения», а позднее - особоуполномоченным Совнаркома по учету и сосредоточению ценностей – Льва Троцкого. Последний постоянно побуждал Политбюро ЦК РКП(б) к "ускорению" изъятия ценностей. Так, 12 января 1922 г. Троцкий телеграфировал Ленину о форсировании вывоза ценностей из монастырей и просил назначить на этот участок работы политически подготовленного и авторитетного товарища. А 9 февраля он телеграммой торопил членов ВЦИК: "Мне кажется необходимым сейчас же подготовить постановление Президиума ВЦИК о порядке изъятия и учета церковных ценностей, о порядке их сосредоточения и об установлении им особого государственного счета со специальным назначением на нужды голодающих (хлеб, семена, орудия и пр.)».[32]

         15 марта в г.Шуе при изъятии ценностей из городского собора произошли беспорядки, в результате которых правительственные воинские части убили 5 и ранили 15 человек из толпы.[33] Ленин решил немедленно воспользоваться этим инцидентом и написал в Политбюро ЦК письмо от 19 марта 1922 г., пометив его грифами «строго секретно» и «не в коем случае копий не снимать».

         Этот знаменательный документ только в 1990 г. стал достоянием гласности и, несомненно, останется в истории как истинное лицо Ленина и хрестоматийный пример полной аморальности, политического вероломства и высшей степени цинизма. Ленин, в частности, писал: «Для нас именно данный момент представляет из себя не только исключительно благоприятный, но и вообще единственный момент, когда мы можем с 99-ю из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий. Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи, трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления».   

         Далее Ленин указывал, что позднее, после Генуэзской конференции, репрессии по отношению к духовенству станут нежелательны по соображениям внешних связей страны. «Поэтому я прихожу к безусловному выводу, что мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий....Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам ... расстрелять, тем лучше», - подчеркивал Ленин. В письме намечались и некоторые тактические хитрости, связанные с прямым обманом общественного мнения.

         При этом было отчетливо видно, что в смысле использования изъятых ценностей ни о каких голодающих реешь не шла. Ленин писал: «Нам во что бы то ни стало необходимо провести изъятие церковных ценностей самым решительным и самым быстрым образом, чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей... Без этого никакая государственная работа вообще, никакое хозяйственное строительство в частности и никакое отстаивание своей позиции в Генуе в особенности совершенно немыслимы. Взять в свои руки этот фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей (а может быть и несколько миллиардов) мы должны во что бы то ни стало. А сделать это с успехом можно только теперь... ибо никакой иной момент, кроме отчаянного голода, не даст нам такого настроения широких крестьянских масс». [34]

         То есть Ленину нужны были две вещи: получить дополнительные дармовые средства для управления страной и, использовав удобный момент, расправиться с церковью, спровоцировав обострение ее отношений с населением.

         На следующий день, 20 марта 1922 г., Политбюро приняло директивы об изъятии церковных ценностей, составленные Троцким с учетом ленинского письма и разосланные в губкомы. Вот наиболее важные положения этих директив.

         - Наряду с секретными образовать официальные комиссии при комитетах помощи голодающим для формальной приемки ценностей.

         -  В каждой губернии назначить неофициальную неделю агитации и пропаганды, не объявляя о ней. Агитации внешне не придавать антицерковного характера, а говорить о борьбе с голодом.

- Стараться внести раскол в духовенство, взяв под защиту тех священников, которые активно выступают в пользу изъятия и обличения бесчеловечных и жадных князей церкви.

- Организовывать манифестации с участием гарнизонов при оружии с плакатами «Церковные ценности для спасения жизни голодающих».

- Негласно предупредить видных священников, что в случае эксцессов они отвечают первыми.

- На агитационных собраниях выпускать для выступлений представителей голодающих.

- При изъятиях все соседние улицы блокировать коммунистами, части особого назначения держать поблизости.[35]

При агитпропотделе ЦК РКП (б) в тот же день была создана комиссия по агитации и пропаганде в рамках антицерковной компании. 22 марта ею был принят план издания литературы.[36]

 

 

                                                                                      5

 

С этого времени характер материалов в советской прессе по поводу изъятий церковных ценностей резко изменился. Атака на высшее духовенство началась в «Правде» 22 марта 1922 г. В небольшой подборке «На голодном фронте» говорилось, что Петроградский совет пришел к выводу, будто «некоторые служители церкви не хотят отдать ценности на кусок хлеба для голодающих...В частности, митрополит Петроградский Вениамин встал на этот путь». Далее следовали угрозы «всем, кто попытается сорвать помощь».[37]

         Выбор большевиков в качестве главной жертвы митрополита Петроградского и Гдовского Вениамина был не случаен. Владыка был избран на свой пост путем выборов среди верующих епархии в 1917 г. Он отличался отзывчивостью, простотой, добротой и пользовался в народе большим авторитетом.[38] При этом в заметке «Правды» содержалась искаженная информация. В действительности на встрече Вениамина с представителями Петросовета 6 марта было в целом достигнуто взаимопонимание, о чем даже сообщали «Известия».[39]

         В то же время в письме Губисполкому от 12 марта Вениамин указывал: «Вновь подтверждаю полную готовность вверенной мне Церкви Петроградской со всем усердием прийти на помощь голодающим, если только ей будет представлена возможность проявить свою благотворительную деятельность в качестве самостоятельной организации». При этом Владыка пояснял, что Церковь должна иметь право самостоятельно решать, соблюдены ли до изъятия богослужебных предметов следующие условия: «1) Что все другие средства помощи голодающим исчерпаны, 2) что пожертвованные ценности действительно пойдут на голодающих, 3) что на пожертвование означенных ценностей будет дано разрешение Святейшего Патриарха». Если же предоставление Церкви самостоятельности в деле помощи голодающим будет признано нежелательным, то тогда, писал Вениамин, «Церковь отказывается, в силу канонической для себя невозможности, от передачи священных предметов».[40] По сути дела, митрополит протестовал против полной бесконтрольности экспроприации церковных богослужебных принадлежностей под видом помощи голодающим. Очень скоро это было вменено ему в вину как тяжкое контрреволюционное преступление.

         После ленинской отмашки пропагандистская компания против Церкви под предлогом борьбы с голодом моментально набрала силу. 24 марта «Правда» писала уже так: «Мрачная клика рясофорных и митрофорных воротил, стоящих у патриаршего престола, есть самый черный сгусток церковнического стяжания, человеконенавистничества и политиканства».[41] 26 марта «Правда» перешла к прямым обвинениям церкви в сопротивлении властям и призывам обрушить на голову духовенства репрессии. В передовице номера верхи духовенства были названы «определенно контрреволюционной организацией», а поскольку каких-либо серьезных доказательств этому газета привести не смогла, то в качестве таковых содержались обвинения, что церковнослужители пытаются вместо драгоценных предметов давать комиссиям их стоимость в деньгах или продовольствии (хотя это было разрешено даже в директивах Политбюро от 20 марта 1922 г.). «Правда» выдвинула следующую программу: «Изолировать ...верхушку от низов верующих и низшего духовенства, разоблачить ее своекорыстие и подвергнуть суровой каре». [42]

Вслед за центральной быстро перестроилась и местная пресса. Так, весь номер новгородской «Звезды» за 2 апреля был посвящен теме «Церковь и голод», а в дальнейшем антицерковные статьи стали публиковаться в газете ежедневно. 6 апреля «Звезда», которая, напомним, буквально несколько дней назад хвалила «Обращение» митрополита Арсения, теперь назвала тот же документ «запугиванием» и «гнусной и темной игрой».[43]

Характерно, что в своей антицерковной борьбе большевики старались максимально использовать внутрицерковные противоречия. В частности, они немедленно поддержали активизировавшееся в это время обновленческое реформаторское течение в РПЦ «Живая церковь». В письме в Политбюро Троцкий 5 мая 1922 г., в частности, писал: «Сейчас мы, разумеется, полностью и целиком заинтересованы в том, чтобы поддержать сменовеховскую церковную группу против монархической. ... Отделение церкви от государства, нами раз навсегда проведенное, вовсе не означает безразличия государства к тому, что творится в церкви как в материально-общественной организации. ... Одна из задач печати в этом вопросе в настоящее время состоит именно в том, чтобы поднять дух лояльного духовенства, внушить ему уверенность в том, что в пределах его бесспорных прав государство его в обиду не даст».

В числе срочных мер Троцкий предлагал: «Давать в прессе вообще как можно более информации о движении в церкви, всемерно оглашая, подчеркивая и комментируя сменовеховские голоса. ... Не скрывая нашего материалистического отношения к религии, не выдвигать его, однако, в ближайшее время, то есть в оценке нынешней борьбы, на первый план, дабы не толкать обе стороны к сближению, а наоборот, дать возможность борьбе развернуться в самой яркой и решительной форме.... Главполитпросвету всемерно готовиться к тому, чтобы все вопросы, не только церкви, но и религии, поставить ребром, в самой популярной общедоступной форме в листовках и устных речах в самом близком будущем, когда внутренняя борьба церкви привлечет к этому вопросу внимание широчайших народных масс и разрыхлит почву для семян атеизма и материализма». В заключении Троцкий сетовал, что «редакции "Правды" и "Известий" не отдают себе достаточного отчета в огромной исторической важности того, что происходит в церкви и вокруг нее». Ленин написал на этом письме: «Верно! 1000 раз верно!»[44]

После этого был принят ряд указаний на места. В частности, в телеграмме Куйбышева от 19 мая 1922 г. говорилось: «Рекомендуется оказать всякую возможную, но неофициальную  поддержку обновленческому движению...Необходимо содействовать тому, чтобы на предстоящем церковном поместном соборе большинство оказалось лояльным Советской власти элементом». В телеграмме предлагалось также всячески вызывать обострение борьбы между ортодоксальным и обновленческим крыльями, действуя с осторожностью. [45]   При этом большевистская пресса публично всегда отвергала факт поддержки властями обновленцев.

В апреле начались уже первые суды над церковнослужителями на почве изъятия ценностей. Но большевикам был нужен ряд крупных фигур и они не отставали от Вениамина. В течение апреля  московская пресса не уставала повторять, что он и другие иерархи Северо-Западных губерний активно выступают против изъятий. Это была, по сути, ложь, и даже местная партийная печать публиковала иную, противоречащую московской информацию.

10 апреля Петроградский Владыка обратился к верующим с посланием, в котором он разрешил духовенству подведомственной ему территории жертвовать ценности вплоть до риз со святых икон за исключением святынь храма. Если же власти будут изымать и освященные предметы, то в послании предписывалось «не препятствовать» этому. «Со стороны верующих, - писал митрополит, - совершенно недопустимо проявление насилия в той или другой форме ... Не давайте никакого повода к тому, чтобы капля какая-нибудь чьей бы то ни было крови была пролита около храма, где приносится бескровная жертва».[46] Митрополит Новгородский Арсений дважды выступил с аналогичными посланиями и еще в начале апреля пожертвовал в пользу голодающих целый ряд личных религиозных предметов».[47]

Однако стремление Ленина ликвидировать ряд ключевых фигур РПЦ ничем не могло быть остановлено. 9 мая 1922 г. был посажен под домашний арест в Даниловом монастыре патриарх Тихон. Правда, организовать над ним показательный суд большевики все же не решились. Вскоре были арестованы митрополит Вениамин, митрополит Арсений, епископ Старорусский Димитрий и ряд других священников Северо-Западных губерний. Приказы об арестах шли из Москвы.[48]

Состоялся целый ряд процессов над церковнослужителями, наиболее крупным из которых был суд над Вениамином и проходящими по этому же делу 86 лицами, состоявшийся в Петрограде с 10 июня по 5 июля 1922 г. Подсудимые обвинялись в контрреволюционной деятельности.[49] Процесс не слишком ярко освещался в печати. Во-первых, параллельно шла компания против эсеров,  которой в наибольшей степени была занята советская пропагандистская машина. Во-вторых, дело Вениамина было настолько шито белыми нитками, настолько аморально по сути, что мощно пропагандировать материалы заседания было для большевиков просто рискованно. Показательно, что среди защитников подсудимых, полностью доказавших  несостоятельность обвинения, был в том числе и ортодоксальный иудей.

Характерно и то, что заместитель наркома юстиции П.А.Красиков, не мудрствуя лукаво, заявил на процессе: «Защитник спрашивает, где мы усматриваем преступную организацию? Да ведь она перед вами. Это сама Православная церковь».[50] Никакие другие аргументы ему были практически не нужны.  

4 июля в своем последнем слове Вениамин, в частности, сказал: «Я ни в чем не виноват перед теми рабочими, которые вас, судьи, послали судить меня. Я аполитичен, живу только интересами Церкви и народа и во всем исполняю веления Господа. ... Каков бы ни был ваш приговор, я буду знать, что он вынесен не вами, а идет от Господа Бога, и что бы со мной ни случилось, я скажу: Слава Богу».[51]

По приговору суда митрополит Вениамин и еще трое священников были расстреляны. (Постановлением Президиума Верховного суда РСФСР от 31 октября 1990 г. приговор был отменен за отсутствием состава преступления. В 1991 г. митрополит Вениамин и казненные с ним были причислены РПЦ к лику святых.)

В 1922 г. еще целый ряд представителей высшего духовенства  были арестованы и либо расстреляны, либо сосланы. Всего в 1922 году по всей стране прошло 250 судебных процессов, сфабрикованных в связи с изъятием церковных ценностей, при этом на скамье подсудимых оказалось 732 человека.[52] Идейно-политические позиции РПЦ были подорваны. В июне 1923 г. содержавшийся под стражей патриарх Тихон, видя бесперспективность дальнейшей открытой борьбы с коммунистическим режимом, написал покаянное письмо, что еще более деморализовало верующих противников Советской власти.

В апреле 1923 г. ХII съезд в резолюции «О постановке антирелигиозной агитации и пропаганды»           уже практически констатировал разгром Русской православной церкви и ставил задачи по борьбе с другими конфессиями: «В настоящее время мы видим наряду с разложением старых церковных организаций, в частности, православной церкви и упадком влияния православной религии и ее церковной иерархии ... значительный рост некоторых сект, верхушки которых идейно связаны с известными элементами европейской и американской буржуазии». Также указывалось: «Принимая во внимание, что 30-милионное мусульманское население Союза республик до сих пор почти в неприкосновенности сохранило многочисленные, связанные с религией средневековые предрассудки, используемые для контрреволюционных целей, необходимо выработать формы и методы ликвидации этих предрассудков, учитывая особенности различных национальностей».[53]

Система идеологической обработки населения начала уверенный перевод массового сознания на атеистические рельсы. Отныне веровать надлежало только в коммунизм.