-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Андрей Гурьев. Как закалялся агитпроп: Система государственной идеологической обработки населения в первые годы НЭПа. Санкт-Петербург. 2010 г.

------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

 

 

Глава 10

 

Ты не сыта, но ты не раба, ты рада

 

 

Но ведь чувствуют себя, сознают свою индивидуальность –

только засоренный глаз, нарывающий палец, больной зуб:

здоровый глаз, палец, зуб – их будто и нет.

Разве не ясно, что личное сознание – это только болезнь.

Евгений Замятин, «Мы»

 

 

            

                                                                                                   1

 

         Важное значение в большевистской системе идеологической обработки населения играла деятельность различного рода культурно-просветительных учреждений: клубов, библиотек, изб-читален, пунктов по ликвидации безграмотности и т.п. «Мы по всей линии просветительской работы не можем стоять на старой точке аполитичности просвещения, не можем ставить просветительную работу вне связи с политикой»,[1] - указывал Ленин. Разумеется, называть клуб или библиотеку, распространяющие тоталитарную, отрицающую общечеловеческие ценности идеологию, культурно-просветительным учреждением вряд ли правильно. И тем не менее не будем менять привычную сложившуюся терминологию.

         Значительную роль в культурно-массовой работе играли различного рода клубы и народные дома, существовавшие при партийных комитетах, на предприятиях, по месту жительства и т.д. Все они, согласно «Положению о единой сети и типах клубов РСФСР», принятому Главполитпросветом 28 сентября 1921 г., в оперативном плане подчинялись клубным отделам политико-просветительных комитетов при исполкомах. Основной задачей клубов являлась массовая коммунистическая пропаганда и в этом смысле поднятие культурного уровня трудящихся масс. В резолюции ХII съезда РКП (б), в частности указывалось: «Клубы должны быть превращены в действительные центры массовой пропаганды. ... Парткомы должны объединить под своим руководством клубную работу политпросветов отделов народного образования, культотделов профсоюзов, политпросветов РКСМ и политотделов Красной Армии».[2]

В связи с переводом в 1921 г. большей части культпросветучреждений на местный бюджет у клубных работников возникли большие финансовые затруднения. Из-за этого сеть быстро сокращалась. Так по 29 губерниям страны в 1920 г. насчитывалось 4 тыс. клубов и народных домов, в конце 1921 г. – 6,7, а в конце 1922 г. – 1,5 тыс.[3] Поиски средств часто приводили к практике платных мероприятий, направленных, говоря словами одного из циркуляров РКП (б), «к запросам и требованиям мелкобуржуазной, мещанской массы».[4] В качестве примера такой тенденции можно рассматривать деятельность клуба «Отдых пролетариата», работавшего при железнодорожной типографии в здании бывшей церкви Министерства путей сообщения на Фонтанке 115.

Организатор работы клуба А.Шонин вспоминал, что различного рода лекции посещались рабочими неохотно, а вот постановка спектаклей их интересовала. Но где взять денег для артистов? Их давала работа буфета, но если в нем не было пива, многие рабочие, естественно, не желали смотреть спектакль. «И вот, - писал в мемуарах А.Шонин, - по-первости, пока не привыкли к клубу рабочие, нам приходилось вышибать клин клином – борясь с пьянством, продавать в буфете пиво. Эта мера, хотя и некрасивая, все же многих удерживала, и они вместо того, чтобы просидеть в пивной, приходили с женами в клуб».[5]

Кроме продажи спиртных напитков в клубах стали устраивать танцы, лотереи, фривольные представления, показы бульварных зарубежных фильмов и другие, по большевистским понятиям, буржуазные мероприятия. Эти кафешантанные тенденции вызвали крайнее беспокойство партийного руководства. Крупская позднее так оценивала ситуацию с клубными учреждениями в первый год НЭПа: «В клубах махровым цветком распустилась халтура. ... Некоторая часть из них превратилась в рестораны, трактиры, биллиардные, другая часть – в концертные и театральные залы с танцами».[6]  В январе 1922 г. ЦК РКП (б) ввиду «потери клубами их положительного значения в рабочей массе» постановил в своем циркуляре «взяться за регулирование коммерческих тенденций в работе всех клубных учреждений».[7] Местным органам власти и парткомам ставилась задача проявлять больше внимания к работе культпросветучреждений, помогая им в финансовых, кадровых и идеологических вопросах. В дальнейшем временная либерализация в деятельности клубов, имевшая место в 1921- 1922 гг., быстро сменилась все нараставшей советской официозностью.

В целом в исследуемый период в работе клубных учреждений использовались такие формы агитации и пропаганды, как лекция, диспут, вечера вопросов и ответов, политические театрализованные представления, политические суды, устные газеты, вечера воспоминаний и др. Весьма интересной и характерной для начала 20-ых годов формой пропаганды были политсуды. В 1921 – 1923 гг. в петроградских клубах прошли подобные мероприятия на темы: «Суд над деятелями 9 января 1905 г.», «Суд над Чичериным за признание долгов», «Современная женщина под судом», «Суд над коммунистом, венчавшимся в церкви», «Любовь и верность», «Суд над коммунистом, жена которого торгует на рынке», «Суд над предпринимателем, нарушающим советское законодательство» и др. [8]

В Мурманске в 1921 г.прошло несколько политико-литературных судов, где разбирались произведения некоторых авторов и делался вывод относительно того, буржуазный это писатель или пролетарский.[9] 3 июля 1921 г. в кинотеатре г. Новгорода «Заря» прошла инсценировка «Общественный суд над отделом по отделению церкви от государства». Газета сообщала, что публики в зале было довольно много и якобы даже имелись просьбы о повторении спектакля.[10] В г. Луге 1 января 1922 г. прошел даже инсценированный процесс над Советской властью за голод в Поволжье.[11] Источник не сообщал результаты суда, но, судя по тогдашней пропагандистской компании в печати по поводу голода, можно смело предположить, что Советская власть получила на данном «процессе» полное оправдание и удовлетворение. Собственно только для этого и мог быть организован такой балаган.

Режиссура политических театрализованных судов предусматривала обычно участие в представлении действующих лиц, присущих настоящему уголовному суду и свойственную ему форму. Сценарий, как правило, писался заранее и выучивался профессиональными или самодеятельными актерами. Публика активно и эмоционально реагировала на сценическое действие своими репликами. Политсуды носили явно популистский характер и поэтому привлекали достаточно большое количество зрителей. Понятно, что людей из социальных низов заинтересовывала необычность подобного рода зрелищ и возможность почувствовать идейно-комфортную психологическую ситуацию, ибо сценарий и писался как раз в расчете на это. По всей видимости, пропагандистский эффект политсудов на низкообразованные слои населения был весьма высок, так как политические установки имели здесь образную и привлекательную форму. Впрочем, периодичность таких мероприятий была невелика, они проводились от случая к случаю, несколько раз в год. Как известно, впоследствии все эти наработки были использованы Сталиным для проведения показательных и уже совершенно нешутейных судов над своими бывшими политическими соратниками и другими неугодными коммунистическому режиму людьми.

Близкой к политсуду формой пропаганды была постановка политического театрализованного спектакля. Этим, например, активно занималась Петроградская театрально-драмматическая мастерская Красной армии. Ею были поставлены такие представления как «Свержение самодержавия», «Кровавое воскресенье», «Красный год», пантомимы «Гимн освобожденному труду», «Взятие Зимнего дворца» и др.[12] Секретарь Б.Рассела Д.Блек, специалист в области народного образования, посмотрев пантомиму «Гимн освобожденному труду», которая игралась на ступенях Петроградской биржи, писала: «Спектакль в целом производил почти опьяняющее действие... Зрелище продолжалось 5 часов и приводило к эмоциональному истощению». Воздавая должное размаху, величию и эффективности подобных мероприятий, Блек тем не менее заключала: «Такое коммунистическое просвещение представляется мне злом, потому что все делается эмоционально и фанатично, с опорой скорее на ненависть и милитаристский угар, чем на разумные начала. Оно сковывает свободный ум и разрушает инициативу».[13]

Из других наиболее влиятельных форм клубной пропагандистской работы надо отметить лекции и деятельность кружков. Лекции и доклады собирали, как правило, несколько более образованную часть населения. Наиболее многолюдными в это время были выступления на тему о сменовеховстве, роли религии и церкви в жизни общества, о международном положении и др. Марксистский дискуссионный клуб при Псковском губкоме РКП (б) проводил в среднем по одной лекции в неделю.[14]Летом 1921 г. в том же городе по воскресеньям в городском саду устраивалась устная газета. «Псковский набат» писал, что такая форма пропаганды «должна в значительной степени заменить наши митинги, многим порядком приевшиеся».[15]

Вот, например, один из рекомендованных для устных газет памфлетов в стихах «Как рабочие и крестьяне с НЭПом управляются». В нем рассказывалось, как поднялся, разжирел на волне НЭПа купчина-нэпман, но объединившиеся в «потребилку» (потребительскую кооперацию) трудящиеся сначала оставили его без покупателей, а потом и вовсе разорили, и он вынужден был устроиться на работу мелким бухгалтером.

Стихи заканчивались так:

 

А купец? В страхкассе были?

В уголочке за столом

Притулился червь-червем,

Копит книги в переплетах,

Да, счелкаючи на счетах

Хоть и помнит свой урон,

Знай, помалкивает он.

От отдела бы труда

Не нагрянула б беда.

Зададут леща и только

И вертись того, изволь-ка,

Хоть с мальчишками вставай,

Папиросы продавай.[16]

 

Следует заметить, что в клубной работе большевики не исключали метода принуждения. Например, члены дискуссионного клуба при Петроградском губкоме должны были обязательно являться на проводимые в нем мероприятия.

При клубах часто действовали кружки. В январе 1923 г. при петроградских клубных учреждениях по официальным данным насчитывалось 373 кружка, из которых 213 были литературно-художественными, 57 – политграмоты, 31 – прикладных знаний, 19 – спортивными и 53 – иными.[17] Как видно, отнюдь не все кружки имели политический характер, однако, разумеется, занимаясь даже хотя бы в спортивной секции, человек неизбежно испытывал на себе прямое и агрессивное воздействие большевистской пропаганды. Это происходило, например, за счет наглядно-агитационных материалов, заполнявших клуб в виде лозунгов, плакатов, стенгазет, портретов классиков марксизма и большевистских вождей и т.д.

Политический плакат большевиков в начале 1920-ых годов был обычно резким, бескомпромиссным и упрощенным для восприятия. Вот описание широко демонстрировавшегося в середине 1922 г. в связи с процессом над эсерами плаката. В верхних углах листа изображены два гроба, в которых лежат убитые большевистские лидеры Моисей Володарский и Моисей Урицкий. Ниже написано: «Перешагнем через смрадный труп эсеро-меньшевистской контрреволюции к единому международному рабочему фронту». В других местах плаката были схематично изображены разрушенный мост, расстрелянные люди, пуля, ранившая Ленина, а также еще два лозунга, по стилю аналогичные первому.[18] 

Другой плакат, например, изображал великана-империалиста в образе лорда Керзона, держащего веревку с петлей и табличкой «Made in England для России». Рядом был нарисован русский карлик-эмигрант, стоящий на стопке журналов «Последние новости», «Дни», Социалистический вестник» и др. Он подает империалисту мыло и целуя ему руку говорит: «Вашш...  сияссь... С мыльцем-то оно сподобнее... Удостойте принять!» Карикатура называлась «Патриотический порыв».[19]

Сплошь и рядом большевистские плакаты буквально вдалбливали в голову человека в самых разных вариациях одну главную мысль: как плохо было раньше при капиталистическом строе и как хорошо должно быть теперь и в будущем при социалистическом. Вот, например, плакат, изображавший два поезда. Над одним написано: «Для чего служил транспорт при царском режиме», над другим: «Для чего он служит при советской власти». У вагонов первого состава были надписи: «Для погребения заживо лучших сынов народа», «Для затемнения классового сознания», «Для буржуазной наживы», «Для роскоши генералов, помещиков и капиталистов», «Для поощрения разврата». У вагонов второго состава надписи были иные: «Для съездов рабочих и крестьян», «Для защиты рабоче-крестьянской власти от мировых хищников-капиталистов», «Для просвещения народа», «Для снабжения трудящихся продовольствием», «Для снабжения рабочих и крестьян орудиями производства», «Для раскрепощения женщин-работниц». Внизу плаката шел лозунг: «Товарищи железнодорожники! При капиталистическом строе вы работали до упада сил для блага и роскоши помещика, купца и генерала. Теперь же вы своим трудом куете счастье миллионам трудового народа. Каждый лишний взмах молота приближает день мировой революции».[20]

В заводских клубах пытались вводить новые формы празднования каких-либо важных для отдельных людей событий в их жизни. Например, устраивались «красные крестины» («октябрины»), «комсомольские свадьбы» и др. На «октябринах» в присутствии сотрудников и руководителей предприятия новорожденному давалось имя, родители принимали поздравления и подарки. Речи при этом бывали, как правило, сильно политизированными. Идеологизации подвергались и имена. Именно с начала 1920-ых годов достаточно широкое распространение получили Кимы, Владлены, Рэмы и т.д.[21]

Клубная политико-пропагандистская работа охватывала не только городские слои населения, но и в определенной степени и сельские. Деревенские клубы было принято называть народными домами. В октябре 1921 г. всего по стране их приходилось порядка 9 на уезд. К октябрю 1922 г. эта цифра сократилась до 2,7, но затем начала опять расти. Главполитпросвет принял планы довести ее в ближайший год примерно до 4-х нардомов на уезд.[22] На Северо-Западе ситуация была лучше средней. Например, в селе Полново Демянского уезда Новгородской губернии в бывшем здании трактира в 1921 г. был устроен даже народный театр.[23] В деревне Хрепло Новгородского уезда в помещении, где раньше располагалось гумно агрономического пункта, действовал театральный кружок.[24] 

В сельских народных домах проводились агитационные собрания, лекции, силами приезжих и частично местных самодеятельных артистов, чаще всего в дни праздников, устраивались агитационно-пропагандистские постановки и другие мероприятия. Главполитпросветом выпускались специальные сборники по клубной работе в деревне, включая сценарии театрализованных постановок. Учитывая, что это была весьма показательная и действенная форма идеологической обработки населения, приведем ряд примеров таких инсценировок.

В постановке с симптоматичным названием «Прежде и теперь» на сцене сооружались декорации площади в селе с кабаком и церковью. Первая картина изображала ситуацию «прежде», то есть до революции. Компания подвыпивших крестьянских парней и девок поют песню на мотив «Яблочка»:

 

Эх, водочка, разлюбезная,

Наболевшей душе преполезная,

Не глубок-от стакан, дремлют жилочки,

Потяни-ка, Степан, из бутылочки,

Затопи-ка тоску полной чаркою,

Запоешь, заведешь песни жаркие,

Веселись, не хочу, будь здоровенький,

За гульбу заплачу рупь целковенький.

 

На площади разыгрывается действие, где старуха идет в церковь, Ванька-оборванец спит на земле и его пинает помещик и бьет урядник, крестьянин несет последние деньги в кабак, а его жена голосит и бежит следом. В целом демонстрировалось, что жизнь в деревне до революции – это церковь, кабак, нищета крестьян, самоуправство полиции, спесь помещика. Действие доходит до пьяной драки – звучат бабий визг, крики обезумевших людей, возгласы «Убили!», стоны, вопли. Наконец свет гаснет, опускается занавес.

Вторая картина, показывающая «теперь», начинается с выхода рабочего, который декламирует:

 

Не кошмарны ли призраки были,

И знакомый не страшен ли сон?

Но что было, то тлеет в могиле,

Гнет томящий пожаром сожжен.

Уж не будет к былому возврата,

Замурована к прошлому дверь.

Эй, забытые радостью хаты,

Покажите-ка ваше теперь!

 

Занавес поднимается. Вместо кабака изображена школа, вместо церкви – клуб. Участники былой попойки встают. Выходят рабочий, работница, красноармеец. Они выносят из клуба газеты, раздают их всем действующим лицам и зрителям. Красноармеец агитирует читать о новой жизни, о Советской власти. Из школы под звуки марша выходят дети, которые несут книги, тетради. Они поют песню о своем учении и счастливом детстве. Рабочий и работница читают стихи о новой жизни. В конце инценировки все поют революционную песню.[25]

Также заслуживает внимания сценарий постановки под названием «Красная троица». Общие указания к пьесе таковы: «Задача данного сценария показать, как в нашем народном празднике Троице сменились три наслоения: 1) языческие весенние обряды, 2) еврейский праздник пятидесятницы, 3) христианский праздник Сошествия Святого Духа. Этому религиозному содержанию Троицина дня сценарий противопоставляет новое «красное» значение – тройственный союз рабочего, крестьянина и красноармейца». Действие разыгрывается на открытом воздухе на сооруженном помосте. Действующие лица: 12 девушек и 2 парня в национальных нарядах, раввин, поп, 12 апостолов капитализма (соглашатель, царь, кулак, буржуй и др. типы дореволюционной России), а также рабочий, крестьянин и красноармеец.

Действие начинается с того, что раввин и поп пытаются подчинить себе языческий хоровод девушек и парней и дерутся друг с другом. Раввин вытаскивает огромные карикатурные скрижали завета с еврейскими буквами и читает попу заповеди. Тот в это время стоит, повернувшись спиной к зрителям и «ворочает задом».

Во время чтения заповедей из зала раздаются комментарии, например:

 

- Аз есмь Господь Бог твой и не будет у тебя иных богов кроме меня.

- (Голос из публики) Рубль целковый – вот господь бог ваш. Кроме него нет для вас ничего святого.

 

- Не прелюбы сотвори.

- Сие во святых обителях и архиерейских опочивальнях с особой строгостью блюдется.

 

- Не укради.

- Лицемеры! Вся жизнь ваша есть сплошное обворовывание и ближнего и дальнего.

 

Поп уносит раввина и обращается к публике с молитвой. Но тут разухабисто выходят 12 апостолов капитализма под мотив Камаринской каждый из них поет частушку про себя. Например, Кулак:

 

На тугом сижу, о братие, мешке,

У меня людишек стадо в кулаке,

Поприжму тебя – не охнешь, не вздохнешь,

И, апостольствуя, по миру пойдешь.

 

В итоге апостолов выгоняют рабочий, крестьянин и красноармеец, которые читают про возвышенные стихи про трудящихся.[26]

Клубная работа была организована и с нерусским населением в районах его компактного проживания. Формы ее были такие же как и обычно, но на языках местных национальностей. Также при клубах и домах политпросвещения создавались молодежные секции. Существовали и специальные молодежные клубы. Так, в марте 1922 г.в Петрограде действовало 11 комсомольских клубных учреждений, при восьми из которых работали политические кружки, где занималось порядка 150 человек.[27] Наиболее известными петроградскими молодежными клубами были Центральный дом коммунистического воспитания им. М.Глерона и Клуб старой и молодой гвардии.[28]

Большое значение большевики придавали работе с детьми. 19 мая 1922 г. Всероссийская конференция РКСМ приняла решение о создании пионерских отрядов. В Петрограде в начале декабря 1922 г. в помещении Клуба старой и молодой гвардии состоялось первое общегородское совместное собрание комсомольцев и пионеров. Вскоре были созданы пионерские отряды при Домпросвете им. Ленина, при типографии «Печатный двор» и ряде городских клубов. В начале 1923 г. в Петрограде насчитывалось порядка 700 пионеров, а через два года – уже 80 тыс.[29] То есть в вопросах привлечения к коммунистическому воспитанию детей большевики быстро и успешно поставили систему на поток.

Не оставили в покое от большевистских агиток и иностранцев, находившихся в России. Так, чтобы оказывать влияние на матросов зарубежных судов, агитотдел губкома организовал в 1921 г. в Петрограде Интернациональный клуб в порту. В нем распространялась литература на семи языках, организовывались митинги, концерты, экскурсии. За апрель-сентябрь 1921 г. через клуб прошло, согласно официальной статистике, 10 тыс. человек. В отчете агитотдела сообщалось, что пропаганда была налажена так хорошо,[30] что судовладельцы стали набирать для своих судов команды из чернокожих ввиду их меньшей восприимчивости большевистскому влиянию.

Следует отметить, что культурно-просветительная работа других политических движений большевиками целенаправленно и агрессивно подавлялась. Так, в марте 1922 г. Агитпроп ЦК РКП (б), Главполитпросвет и ЦК РКСМ в совместном Циркуляре «Об отношении к культпросветам» предписывали местным органам власти распускать эсеровские культурно-просветительские кружки.

 

 

                                                                                            2

 

Очень значительным по важности каналом для коммунистической пропаганды являлись библиотеки. Крупская призывала «превратить библиотеку, даже самую маленькую в идеологический центр, помогающий делу строительства социализма».[31] Резолюция ХII съезда РКП (б) указывала: «В области партийно-библиотечного дела работа должна быть направлена по линии превращения партбилиотек в живую систему партийно-просветительских учреждений, непосредственно связанных с партийными и партийно-профсоюзными клубами и обслуживающих школы политграмоты, марксистские кружки и потребности коммунистического самообразования».[32]

В первые годы Советской власти большевики в массовом порядке реквизировали частные книжные собрания, передавая их в общественные учреждения, причем Ленин лично давал по этому поводу указания и уделял внимание этой работе.[33] В июне 1918 г. СНК принял  написанное вождем постановление, где Наркомпросу ставилась на вид «недостаточность его забот о правильной постановке библиотечного дела в России»[34] и поручалось немедленно принять самые энергичные меры для его централизации.

В январе 1919 г. Ленин потребовал от библиотечного отдела Наркомпроса ежемесячно доставлять в СНК  данные о проведении в жизнь этого постановления и о действительном расширении числа библиотек и читален.[35] А буквально через месяц он написал в Наркомпрос свои указания по организации библиотечного дела, которые включали постановку детальной и все охватывающей отчетности в работе отделов народного просвещения и самих библиотек. «В этих формулярах должны быть выделены те обязательные вопросы, за неответ на которые заведующие библиотеками отвечают по суду. А затем к этим обязательным ответам прибавить очень много необязательных ответов (в том смысле, что неответ на них не влечет предания суду обязательно)», - писал глава советского правительства. За лучшие отчеты Ленин предложил награждать премиями, организовывая между библиотеками и губерниями соревнование.[36] В ноябре 1920 года Декретом СНК РСФСР библиотеки всех ведомств, учреждений и организаций связывались в единую сеть страны и передавались в ведение Главполитпросвета.

С переходом к НЭПу их число стало стремительно сокращаться. Снятые с государственного федерального финансирования библиотеки закрывались, потому что в местных бюджетах денег для их содержания обычно не находилось. Если в январе 1922 г. в Петрограде и губернии их было 400, то в марте того же года – лишь 250.[37] Череповецкая газета «Коммунист» признавала, что «НЭП подошел к этому вопросу слишком по-хозяйски, смахнув весь лишний балласт и весьма больно хлестнув даже самое необходимое».[38] В целом по 29 губерниям страны в 1920 г. было 14,9 тыс. библиотек, в конце 1921 г. – 8,4, а в конце 1022 г. – 3,7 тыс.[39] Крупская в докладе Съезду политпросветов в ноябре 1922 г. сетовала: «У нас с легким сердцем вычеркнули всю ту работу, которая была проделана за эти пять лет. Библиотеки, над которыми так много работали, ныне сплошь и рядом закрываются».[40]  

В 1922 г. для изыскания средств на поддержку библиотек в ряде из них стали предприниматься попытки введения платных услуг. Однако Главполитпросвет эту инициативу не поддержал. «Никаких частных, никаких платных библиотек, зоркий политический контроль над использованием книжного богатства», - такова была позиция Крупской, которая указывала: «Рецепт для скорейшего изживания катастрофы в библиотечном деле опять тот же: достать непосредственно из местного бюджета больше средств или же перевести библиотеки на содержание разных предприятий и учреждений. Получив твердый финансовый фундамент, библиотеки могут быстро развернуть громадную просветительную работу». [41] То есть идеологическая обработка населения должна была производиться за его же счет. Желающих или нежелающих платить за это деньги не спрашивали. Начиная с 1923 г., библиотечная сеть стала расти, однако даже еще в 1928 г. в России было в 2 раза меньше библиотек, чем до революции.[42]

Насколько большевики панически боялись распространения в Советской России инакомыслия, показывает их отношение к книгам и периодическим изданиям, не соответствующим коммунистической идеологии. 5 октября 1923 г. вышел Циркуляр ЦК РКП (б) «Об усилении партийного влияния на работу библиотек». Документ предусматривал создание библиотечных комиссии при агитотделах парткомов, в задачу которых входило политическое руководство деятельностью библиотек.[43] В том же году прошла их чистка. Из фондов изымались и уничтожалась (или передавалась в спецхраны) литература, противоречащая большевизму, в частности, книги идеалистического, религиозного, антисоветского, а также «бульварного» характера. Сколь своеобразными были взгляды большевиков на критерии бульварности, показывает тот факт, что в «Правде» приключения Шерлока Холмса были названы книгой «самого худшего пошиба».[44] (По этому поводу академик Александр Яковлев справедливо подмечал: «Фашисты демонстративно сжигали книги на площадях, коммунисты сожгли их в сотни раз больше, но тайно, по списочкам, с обязательной точностью. Кстати, сжигание книг, прежде всего Библии, Корана, произведений Достоевского, сотен других авторов, началось по инициативе Крупской».[45])

Также был практически закрыт ввоз книг, газет и журналов из-за границы. Согласно Постановлению Оргбюро ЦК РКП (б) от 10 февраля 1922 г. из-за рубежа разрешалось ввозить лишь такую литературу, которая сочувственно высказывалась о Советской власти и коммунизме. Контрреволюционные издания выписывались в очень ограниченном количестве для высших идеологических работников партии и в открытые библиотечные фонды не поступали.[46] При ЦК РКП (б) существовала Комиссия по распределению иностранных газет, которая решала, кому можно позволить читать зарубежную прессу. Даже Президиум ВСНХ вынужден был в мае 1921 г. официально просить ЦК РКП (б) включить его в число учреждений, имеющих право получать иностранные издания.[47]

Таким образом, основной формой пропагандистского влияния на массы через библиотеки был соответствующий целенаправленный выбор литературы, когда читатель лишался возможности получить информацию об иных идеологических взглядах. Даже для высокопоставленных большевистских работников уже в начале 1920-ых годов становился все более затруднительным доступ к мировой некоммунистической литературе. В 1923 г. отнюдь не все номера эмигрантской прессы выдавались партийным аппаратчикам свободно, а вскоре и вместо самих изданий можно было получить лишь специально составленные обзоры с соответственно подобранными цитатами и выдержками.[48]

Проводилась соответствующая идеологическая работа и с библиотекарями с целью сделать их активными и убежденными проводниками большевистской политики. С 1921 г. в Петрограде стало практиковаться инструктирование заведующих районными и уездными библиотеками путем двухнедельных занятий. В курс обучения входили неизменная политграмота и библиотечная техника. В том же году была издана брошюра «Краткое руководство библиотечного дела».[49]

         Особо следует сказать о сельских библиотеках или, как их тогда называли, избах-читальнях, ибо в исследуемый период они являлись главными постоянными агитационно-пропагандистскими учреждениями на селе. Крупская указывала по этому поводу: «Первичной ячейкой политпросветработы в деревне является изба-читальня. Основная ее задача – обслуживать население газетой. Организовать регулярное получение газеты и ее чтение вслух для неграмотных, организовать получение передвижной библиотеки, устроить обсуждение прочитанного, беседу на специальную тему, например, разъяснение декрета, разбудить интерес, подучить грамоте. Вот основные функции этого опорного пункта. …Сделать избу-читальню вообще активным центром духовной жизни селения».[50]

28 сентября 1921 г. Главполитпросвет утвердил «Положение об избе-читальне». Основными задачами этого учреждения  была определены «борьба с мелко-буржуазными взглядами на жизнь путем перевоспитания трудового элемента в коммунистическом духе», поднятие культурного уровня населения, ознакомление крестьян с деятельностью Советской власти, содействие улучшению сельского хозяйства и др.[51] ХI съезд РКП (б) постановил в своей резолюции «О печати и пропаганде» поставить избы-читальни «в центре всей политико-просветительной работы в деревне».[52] ХII съезд подтвердил этот подход, предписав «установить в каждой губернии твердую сеть изб-читален, содержимых на местные средства, в количестве не менее одной на волость, привлекать к их содержанию сельские общества, кооперацию и хозорганы, улучшить подбор работников изб-читален, организовав их подготовку в совпартшколах».[53] Вокруг сельских библиотек надлежало выстраивать работу ликпунктов и школ малограмотных для начального политпросвещения крестьянства. Для их работы предписывалось использовать в том числе шефство города над деревней и объединить все имеющиеся местные ресурсы. В одном из постановлений Севзапбюро говорилось: «Для того, чтобы превратить избу-читальню в оплот коммунистического просвещения в деревне, необходимо сплотить вокруг нее все силы местной ячейки, комсомола, женотдела и т.д.».[54]

         В первой половине 1922 г. количество сельских библиотек резко сократилось. Например, в Северо-Западном регионе оно уменьшилось на 60-70%.[55] Крупская по этому поводу констатировала: «Стоило отнять государственные средства – и избы-читальни перестают существовать за ничтожными исключениями. … Никакой связи у изб-читален с окружающим населением не было создано». То есть председатель Главполитпросвета вынуждена была признать, что пока государство содержало избу-читальню, население в той или иной степени пользовалось «даровым удовольствием». Но когда крестьянам было предложено содержать библиотеку и выписывать литературу за свой счет, они в массовом порядке отказались от этого в принципе не особо нужного им удовольствия. «Избы-читальни в сознании крестьянина не стали еще необходимостью. Они не смогли еще привязать и приучить этого крестьянина к газете и книге настолько, чтобы он стал добровольно тратиться на эту потребность. Надо начинать сначала!»,[56] - подчеркивала Крупская.

«Приучение» крестьянина к большевистской пропаганде было усилено и с середины 1922 г. года сеть изб-читален стала возрастать. При этом большевики взяли курс на равномерность распределения сельских библиотек. Так, в середине 1923 г. на коллегии агитотдела Севзапбюро было принято решение о создании сети из расчета 1 библиотека на волость.[57]

Помимо выдачи книг избы-читальни организовывали лекции. Так, в ноябре 1921 г. в уездах Новгородской губернии работало 60 библиотек, в которых в течении этого месяца было прочитано 53 лекции.[58]

Другой формой работы сельских библиотек были коллективные читки общественно-политической литературы. Помимо газет и популярных брошюр большевистских лидеров для публичных чтений делались попытки изготавливать и специальные книги. Так, Ленин еще в декабре 1918 г. в одном из указаний предписывал в двухнедельный срок составить книгу для чтения крестьян и рабочих, которая должна  «состоять из отдельных, самостоятельных, представляющих каждая нечто целое, листовок – в две-четыре печатных странички. Изложение самое популярное, для самого серого крестьянина. .. Темы: строительство Советской власти, ее политика извне и внутренняя».[59] (Предвестники цитатников Мао Цзедуна, «Малой красной книги» и брошюры «О народном счастье» Пол Пота и т.д.)

Для привлечения к коллективным читкам грамотных граждан использовалась так называемая чтецкая повинность, установленная в декабре 1918 г. ленинским декретом и затем решением  VIII съезда РКП (б) о мобилизации грамотного населения для чтения неграмотным пропагандистской литературы.

В декабре 1921 г. на совещании районных и уездных агитотделов Петроградской губернии было принято решение выделить в каждом уезде 3 образцово-показательных избы-читальни.[60] В 1923 г. был объявлен конкурс на лучшую избу-читальню РСФСР, организованный газетой «Правда». При подведении итогов присудили несколько первых мест, в том числе и сельской библиотеке Корешовской волости Островского уезда Псковской губернии.[61]

Очень характерна для большевиков была попытка сделать сельскую библиотеку своеобразным «оком государевым» в деревне. В телеграмме Наркомата просвещения и Наркомата рабоче-крестьянской инспекции, адресованной в конце 1921 г. местным органам власти, говорилось: «Изба-читальня должна, главным образом, впитывать все сведения о неустройствах нового деревенского быта и неправильных действиях отдельных должностных лиц и направлять полученный материал тем органам, от которых зависит устранение ненормальных явлений».[62] К данной телеграмме прилагалась инструкция, подписанная Крупской, где разъяснялось, что жалобы и заявления должны приниматься от всех граждан, «кои желают довести до сведения РКИ об известных им правонарушениях или злоупотреблениях».[63] Однако при этом не подлежали приему критические замечания на постановления ВЦИК, СНК, СТО, правительств автономных республик, приговоры народных судов и трибуналов.

Трудно сказать, в какой мере такая «стукаческая» линия библиотек получила свое развитие. Скорее всего вообще ни в какой, потому что избы-читальни находились полностью под контролем местных органов власти, которые естественно не были заинтересованы в подобной утечке информации о положении дел на подведомственной им территории.

В целом относительно библиотечного дела в 1921 – 1923 гг. можно сказать, что, несмотря на падение в 1922 г. количества библиотек, уже в рамках исследуемого периода большевики стали развивать их сеть, взяв курс на ее равномерность. Главное же заключалось в полной политизации и идеологизации библиотечного дела и принятии линии на закрытие доступа населения к мировой либеральной литературе. Согласно линии РКП (б), библиотеки должны были являться исключительно инструментом насаждения большевистской идеологии в массах и борьбы с инакомыслием.

 

 

                                                                                        3

 

         Говоря о политической пропаганде в работе культурно-просветительных учреждений, особо следует остановиться на деятельности пунктов по ликвидации безграмотности, поскольку это направление было в исследуемый период одним из самых мощных и эффективных в плане насаждения большевистских стереотипов в общественном сознании.

         Курс на всеобщую грамотность был объявлен ленинским Декретом СНК от 26 декабря 1919 г. «О ликвидации безграмотности среди населения РСФСР», принятому «в целях предоставления всему населению Республики возможности сознательного участия в политической жизни страны». Согласно ему все население Советской России в возрасте от 8 до 50 лет, не умевшие читать или писать, было обязано учиться грамоте. Наркомпросу предоставлялось право привлекать всех грамотных лиц к обучению неграмотных на основе трудовой повинности. К ближайшему участию в работах по ликвидации безграмотности могли привлекаться и все необходимые организации. Обучающимся грамоте, работающим по найму, за исключением занятых в милитаризованных предприятиях, рабочий день сокращался на два часа на всё время обучения с сохранением заработной платы. Для ликвидации безграмотности органам Наркомпроса предоставлялось право использовать клубы, церкви, частные дома,  помещения на фабриках, заводах и в советских учреждениях. Уклоняющиеся от установленных  декретом повинностей привлекались к уголовной ответственности. [64]

          То есть обучение грамоте становилось обязанностью, или долгом, который требовало государство. Отказ от него объявлялся преступлением. «С нашей российской неграмотностью, будь она проклята, с безграмотностью нашего господствующего класса мы будем бороться беспощадно»,[65] - поддерживал Ленина, например, Троцкий, внося в эту компанию, по мере своего участия, как можно больше принудительности и военной дисциплины. 19 июля 1920 г. была создана Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с безграмотностью во главе с Л.Р.Менжинской, ставшая с 29 июля 1921 г. структурой Главполитпросвета.[66]

         В России после Гражданской войны в возрасте от 14 до 38 лет насчитывалось 17 млн. неграмотных, причем львиную долю из них - 14 млн. (82%) – составляли женщины. Зачем большевикам понадобилось организовывать столь широкомасштабную государственную компанию по обучению грамоте, причем в основном среди женщин? Казалось бы, ответ донельзя прост: ученье - свет, неученье – тьма. Но ведь большевики – не альтруисты, не благотворители и не человеколюбцы. Дело в том, что со своими планами радикального переустройства мира и коммунистического перевоспитания человека они нуждались в тотальных рычагах идейно-политического воздействия на людей, а как говорил Ленин, «неграмотный человек стоит вне политики и поэтому должен выучить алфавит». То есть задача состояла не столько в том, чтобы научить неграмотных читать и писать, сколько в том, чтобы научить их через грамотность правильно думать. «Грамота – путь к коммунизму! Руки, привыкшие хорошо держать книгу, смогут лучше держать и винтовку на защиту революции»,[67] - прямо говорилось в одной из агиток Главполитпросвета.

         По официальным данным, приведенным Менжинской на II Всероссийском съезде политпросветов (октябрь 1921 г.) к этому времени в целом по стране на 88 534 ликпунктах было обучено грамоте 4,8 млн. человек.[68] НЭП внес свои коррективы и за 1922 г. количество пунктов сократилось на 93,6%, школ для взрослых – на 91%, то есть почти сошло на нет.[69] Однако в 1923 г. движение возродилось. Прошедший в мае II Всероссийский съезд по ликвидации безграмотности, выдвинул по инициативе Крупской задачу добиться поголовной грамотности населения от 14 до 35 лет к 7 ноября 1927 г., обучив при этом 17 млн. человек.[70] «Позор, если к 10-ой годовщине Красного Октября мы не все сумеем прочесть его лозунги», [71] - говорилось в одном из материалов Главполитпросвета.

Осенью 1923 году было создано Всероссийское добровольное общество «Долой неграмотность» во главе с председателем ЦИК СССР М.И.Калининым. С самого начала этому движению был придан ярко выраженный идеологизированный характер. «Нет никакой просветительной работы, которая не была бы насквозь проникнута политикой, даже ликвидация безграмотности», [72]  - прилежно повторяла Крупская вслед за своим мужем его заблуждения. В совместном постановлении ВЦСПС и Главполитпросвета «Об усилении работы по ликвидации неграмотности» (1923) перед ликбезами ставилась задача глубже наполнить политическим содержанием занятия в школах, привлекать учащихся к активной политической жизни.

         II Всероссийская конференция методистов-практиков по ликвидации неграмотности постановила: «Работа на ликпункте имеет целью не только обучить технике чтения и письма, пробудить интерес к знанию вообще, но и пробудить классовое самосознание обучающихся и вызвать в них стремление к активному участию в строительстве Советской России. .... Конференция поэтому признает необходимым отказаться от проведения обучения грамоте на бессмысленном и далеком от интересов обучающихся материале, введя в букварный текст элементы политической грамоты». В том числе и при занятиях по арифметике «числовой материал следует брать из окружающей жизни, газет, книг, связывать его с темами, возникающими при изучении грамоты и политграмоты».[73]

В результате учебные пособия, по которым учились в ликбезах, были насыщены сплошными агитационно-пропагандистскими лозунгами и констатациями. С 1920 г. началось издание специальных букварей для взрослых и одними из наиболее распространенных среди них были книги известной методистки в области ликбеза Д.Ю.Элькиной. Поскольку содержание такого букваря является без преувеличения классическим примером идейно-политического зомбирования, остановимся на нем поподробнее.

         Прежде всего тексты букваря были направлены на то, чтобы полностью дискредитировать в сознании обучаемого все, что связано с дореволюционным миром. Самой первой внушалась мысль о том, что человек в старом обществе был рабом, а в новом – свободен. Букварь на все лады интерпретировал столь известную впоследствии максиму «Мы не рабы». Вот как это выглядело.

 

         «Мы не рабы. Рабы не мы.

         Не мы рабы. Мы не бараны. Мы не бары.

         Мы не сыты, но мы не рабы.

         Ты не сыта, но ты не раба.

         Ты не раба, ты рада».

 

         Всячески противопоставлялись старый и новый мир.

 

         «Старые времена – работа на бар.

         Новые времена – работа на мир.

         Старые времена – народ стадо баранов.

         Новые времена – мы сами в советы идем и сами дела там ведем.

         Все на работу. Мы все равны.

         Мы все идем на работы. Дороги нет назад.

         Мы несем миру свободу.

         Ты рада советам, бары не рады.

         Мы разбили цепи неволи.

         Кто был ничем, тот станет всем».

 

         Надо было как-то убеждать, что новый мир не в пример лучше старого, несмотря на всю свою нищету и букварь это делал.

 

         «Заводы даны, но работы там нет, руды, дров нет.

         Нивы даны, нет ни лопаты, ни бороны.

         Но мы все равны. Мы не рабы.

         Мы новый мир построим без тиранов и рабов.

         Мы не одеты, мы не обуты,

         Народ не одет, народ не обут.

         Мы работаем не на бар, а на народ.

         Будет народ одет и обут.

         У народа свои советы.

         Ты рос бос, работал на бар, бары не босы.

         Ты вырос, ты бос, бары босы

         Но ты рад советам, а бары не рады.

         Советы барам не дар, а удар».

 

         При этом букварь постоянно подчеркивал, что Советская власть – это истинно народная власть.

 

         «Советы защищают интересы трудящихся и только трудящихся.

         Защита революции – долг всех трудящихся».

 

         Очень сильны были и стремления выставить русского пролетария как борца за свободу всех эксплуатируемых.

 

         «Рабочие всех стран бедны.

         Пролетарии всех стран – соединяйтесь!

         Это будет последний и решительный бой.

         Коммунизм – наш факел победный.

         Мы несем миру свободу.

         Свободу миру мы несем.

         Миру несем мы свободу».

 

         После того как учащийся усваивал чтение по слогам, ему предлагались уже небольшие тексты: «Коммунисты защищают интересы рабочих всего мира. Коммунисты призывают рабочих всех стран разрушить мир капиталистов и помещиков, разрушить рабство трудящихся и насилие над ними и построить новый мир труда и свободы. Победа нашей Красной Армии есть победа не только русских рабочих и крестьян, но также пролетариев всего мира».[74]

 

  Аналогичными были выпущенные в начале 1920-ых годов «Букварь красноармейца», букварь для крестьян «Наша сила – наша нива» и др. Широкое распространение получила также «Агитазбука» В.В.Маяковского. Она была насквозь идеологизирована, включая стишки типа: «Будешь смелым – беда белым», «Шумел Колчак как пароход, шалишь верховный, задний ход» и др.

 На занятиях в школах ликбеза проводились беседы о НЭПе, о борьбе с голодом в Поволжье, о процессе над эсерами и т.п. Частыми были коллективные читки газет.

В Северо-Западном регионе движение за ликвидацию безграмотности широко развернулось, начиная с 1923 г. В Псковской губернии к середине 1920-ых годов было создано 736 ликпунктов, где обучалось 35 тыс. человек. Процент грамотных, согласно официальным данным, повысился здесь с 14,6% в 1914 г. до 44,4% в 1926 г.[75]

         В целом же по стране во время первой переписи советского населения, проведенной в 1926 г. выяснилось, что ликвидировали безграмотность 5 млн. взрослых. Как это не парадоксально, но послереволюционные темпы обучения грамоте взрослых, несмотря на всю пропагандистскую шумиху, оказались примерно такими же, как и в последнее дореволюционное десятилетие. Эти темпы значительно ускорятся в начале 30-х годов, но это будет связано уже, как обычно и бывало во всех странах, с интенсивной индустриализацией и урбанизацией. [76]

         При этом, как отмечали авторы «Утопии у власти», пять миллионов научившихся читать и писать не были главным достижением шумной кампании по борьбе с безграмотностью. «Важно было то, что внедрялось убеждение: во всех областях жизни лучшее средство — сила, внедрялось убеждение, что без принуждения государства граждане — даже для себя — ничего не сделают. И следовательно — за все нужно быть благодарным государству».[77]

Таким образом, говоря о значении работы большевиков по ликвидации безграмотности, надо отметить следующее. С одной стороны, казалось бы, что массовое обучение населения грамоте было великим положительным начинанием. Но с другой, идеологизированный, партийно-классовый подход большевиков в этом деле способствовал не столько духовному раскрепощению людей, сколько, наоборот, закабалению их сознания в прокрустовом ложе большевистских догм и убеждений типа «ты не сыта, но ты не раба, ты рада». Сталинизм взял затем души этих несчастных людей без всякого их сопротивления, словно уже готовых идти под нож, в лагеря, в колхозы, куда угодно.

 

 

                                                                                         4

 

         Очень характерной формой идеологического воздействия на население был и, так называемый ленинский план монументальной пропаганды. Он возник действительно непосредственно в голове Ленина, который еще в начале 1918 г. напомнил Луначарскому, что у Томмазо Кампанеллы в его утопии «Город солнца» на стенах были нарисованы картины, служившие для молодежи наглядным уроком в разных науках, возбуждали гражданское чувство, способствовали правильному воспитанию новых поколений и т.д. Ленин предложил нечто подобное устроить и в Советской России, а именно в разных видных местах сделать «краткие, но выразительные надписи, содержащие наиболее длительные, коренные принципы и лозунги марксизма, также может быть крепко сколоченные формулы, дающие оценку тому или другому великому историческому событию». Кроме того Ленин прибавил, что еще важнее надписей он считает памятники: бюсты или целые фигуры, барельефы, группы.

         При этом Ленин дал Луначарскому задание составить список борцов за социализм и других светочей философской мысли, науки и искусства, которые с точки зрения большевиков, двигали общественный прогресс. По этому списку надлежало заказать скульптуры и установить их в том числе на тех постаментах, с которых убрать памятники старого мира.

         Также Ленин подчеркнул: «Особенное внимание надо обратить на открытие таких памятников. Тут и мы сами, и другие товарищи, может быть и крупные специалисты, могут быть привлечены для произнесения речей. Пусть каждое такое открытие будет актом пропаганды и маленьким праздником, а потом по случаю юбилейных дат можно повторять напоминание о данном великом человеке, всегда, конечно, связывая его с нашей революцией и ее задачами».[78]

         Эти идеи были оформлены в Декрете Совнаркома "О снятии памятников, воздвигнутых в честь царей и их слуг, и выработке проектов памятников Российской Социалистической Революции" от 14 апреля 1918 г. Для осуществления плана была создана комиссия из работников Наркомпроса и Наркомата имуществ, подготовившая список из 69 имен. 30 июля Совнарком утвердил перечень лиц, в который вошли как собственно революционеры, так и те выдающиеся деятели культуры, чье творчество было признано особенно ценным. За короткий срок, в основном в течение одного года, в разных городах России были установлены памятники М.Робеспьеру, А.Н.Радищеву, К.Марксу, Ф.Энгельсу, Н.Г.Чернышевскому, Т.Г.Шевченко, А.В.Кольцову, С.Н.Халтурину, Г.В.Плеханову и др., а также мемориальные доски с лозунгами и сюжетно-символическими рельефами.

         Подавляющее большинство монументов, изготовленных, как правило, из нестойких материалов типа наскоро покрашенного гипса и некачественного цемента, достаточно быстро пришли в полную негодность. Впоследствии сохранилась лишь часть агитационно-мемориальных досок, среди монументов же наиболее значительным исключением являются сегодня фигуры А.И.Герцена и Н.П.Огарева перед старым зданием Московского государственного университета, установленные в 1922 г. Помимо памятников сооружались и более сложные комплексы, наиболее ярким примером из которых может служить мемориал "Борцам революции" на Марсовом поле в Петрограде.

         Непосредственно план сооружения скульптур по принятому в 1918 г. списку в начале 1920-ых годов сошел на нет, но сама идея установки памятников большевикам и лозунгов-цитат из марксисткой литературы, как известно, осталась и впоследствии цвела пышным цветом. Скульптурам самому автору плана монументальной пропаганды – Ленину – в СССР не было числа, его именем обязательно называлась одна из главных улиц в любом городе, а на всех углах висели плакаты с ленинскими изречениями на самые разные темы.